Полдень, XXII век (Возвращение)

Тодор Кан, железный Кан, был начальником Штурманского факультета.

— О! — сказал Панин. — Тебе предстоят интересные полчаса, староста. Железный Кан очень живой собеседник.

— Железный Кан большой эстет, — сказал Сережа Кондратьев. — Он не потерпит старосту, у которого курсанты двух строк связать не могут.

— Я человек простой, простодушный, — начал Панин, но в это время дверь приоткрылась и высунулась голова дежурного.

— Кондратьев, Панин, приготовиться, — сказал дежурный.

Панин осекся и одернул куртку.

— Пошли, — сказал он.

Кондратьев кивнул Грише и пошел следом за Паниным в тренировочный зал. Зал был огромен, и посередине сверкало четырехметровое коромысло на толстой кубовой станине — Большая Центрифуга. Коромысло вращалось. Кабины на его концах, оттянутые центробежной силой, лежали почти горизонтально. Окошек в кабинах не было, и наблюдение за курсантами велось изнутри станины при помощи системы зеркал. Несколько курсантов отдыхали у стены на шведской скамейке. Задрав головы, они следили за проносящимися кабинами.

— Четырехкратная, — сказал Панин, глядя на кабины.

— Пятикратная, — сказал Кондратьев. — Кто там сейчас?

— Нгуэн и Гургенидзе, — сказал дежурный.

Он принес два костюма для перегрузок, помог Кондратьеву и Панину одеться и зашнуровал их. В костюме для перегрузок человек похож на кокон шелкопряда.

— Ждите, — сказал дежурный и пошел к станине.

Раз в неделю каждый курсант крутился на центробежной установке, приучаясь к перегрузкам. Раз в неделю по часу все пять лет. Надо было сидеть и терпеть, и слушать, как трещат кости, и чувствовать, как широкие ремни впиваются сквозь толстую ткань костюма в обрюзгшее тело, как обвисает лицо и как трудно мигать — тяжелеют веки. И при этом нужно было решать какието малоинтересные задачки или составлять стандартные подпрограммы для вычислителя, и это было совсем нелегко, хотя и задачки, и подпрограммы были известны с первого курса. Некоторые курсанты выдерживали семикратные перегрузки, а другие не выдерживали даже тройных — они не могли справиться с черным выпадением зрения, и их переводили на факультет Дистанционного Управления.

Коромысло стало вращаться медленнее, кабинки повисли вертикально. Из одной вылез худощавый смуглый Нгуэн Фу Дат и остановился, держась за раскрытую дверцу. Его покачивало. Из другой кабинки мешком вывалился Гургенидзе. Курсанты на шведской скамеечке вскочили на ноги, но дежурный уже помог ему подняться, и он сел, упираясь руками в пол.

— Больше жизни, Лева! — громко сказал один из курсантов.

Все засмеялись. Только Панин не засмеялся.

— Ничего, ребята, — сипло сказал Гургенидзе и встал. — Ерунда! — Он страшно зашевелил лицом, разминая затекшие мускулы щек. — Ерунда! — повторил он.

— Ох и понесут же тебя сегодня, спортсмен! — сказал Панин негромко, но очень энергично.

Кондратьев сделал вид, что не слышит. «Если меня сегодня понесут, — подумал он, — все пропало. Не могут меня сегодня понести. Не должны».

— Полноват Лева, — сказал он.

Полные плохо переносили перегрузки.

— Похудеет, — бодро сказал Панин. — Захочет, так похудеет.

Панин потерял шесть кило, прежде чем научился выдерживать пятикратные перегрузки, положенные по норме. Это было необыкновенно мучительно, но он очень не хотел к дистанционникам. Он хотел быть штурманом.

В станине открылся люк, оттуда вылез инструктор в белом халате и отобрал у Нгуэна и Гургенидзе листки с записями.

— Кондратьев и Панин готовы? — спросил он.

— Готовы, — сказал дежурный.

Инструктор бегло проглядел листки.

— Так, — сказал он. — Нгуэн и Гургенидзе свободны. У вас зачет.

— Ух здорово! — сказал Гургенидзе. Он сразу стал лучше выглядеть. — У меня, значит, тоже зачет?

— У вас тоже, — сказал инструктор.

Гургенидзе вдруг звучно икнул. Все опять рассмеялись, даже Панин, и Гургенидзе очень смутился. И Нгуэн Фу Дат смеялся, распуская шнуровку костюма на поясе. Видимо, он чувствовал себя прекрасно.

Инструктор сказал:

— Панин и Кондратьев, по кабинам.

— Виталий Ефремович, — сказал Кондратьев.

— Ах да… — сказал инструктор, и лицо его приняло озабоченное выражение. — Мне очень жаль, Сергей, но врач запретил вам перегрузки выше нормы. Временно.

— Как так? — испуганно спросил Кондратьев.

— Запретил категорически.

— Но ведь я уже освоился с семикратными, — сказал Кондратьев.

— Мне очень жаль, Сергей, — повторил инструктор.

— Это какаято ошибка, — сказал Кондратьев. — Этого не может быть.

Инструктор пожал плечами.

— Нельзя же так, — сказал Кондратьев с отчаянием. — Я же выйду из формы. — Он оглянулся на Панина. (Панин глядел в пол.) Кондратьев снова поглядел на инструктора. — У меня же все пропадет.

— Это только временно, — сказал инструктор.

— Сколько это — временно?

— До особого распоряжения. Месяца на два, не больше. Это бывает иногда. А пока будете тренироваться на пятикратных. Потом наверстаете.

— Да ничего, Сережа, — басом сказал Панин. — Отдохни немного от своих многократных.

— Все же я попросил бы… — начал Кондратьев отвратительным заискивающим голосом, каким не говорил никогда в жизни.

Инструктор нахмурился.