Польди

— Но, Польди, — ведь было так много других — даже после того, как мы познакомились. — Он поднялся и кивнул на фотографию рядом с Казальсом.

Лицо ему улыбалось. Толстые губы под темными усами. На шее — маленькое круглое пятно. Два года назад она столько раз показывала ему эту фотографию. Говорила, что место, куда упирается его скрипка, — всегда такое воспаленно–красное. И что она гладит это место пальцем. И называет его «беда скрипача» — и между ними это сократилось просто до «бедаскра». Несколько секунд он смотрел на расплывшееся пятно на портрете, спрашивая себя, сфотографировали его так, или это просто грязь от того, что она столько раз тыкала туда пальцем.

Взгляд следовал за Гансом, пронзительный и темный. Колени у Ганса подогнулись; он снова сел.

— Скажи мне, Ганс, он же любит — как ты думаешь? Ты как считаешь — он меня любит, просто ждет подходящего момента для ответа — как ты думаешь?

Казалось, всю комнату затянула тонкая дымка.

— Да, — медленно произнес он.

Выражение ее лица изменилось.

— Ганс!

Он дрожа наклонился вперед.

— Ты… ты так странно выглядишь. У тебя дергается нос, и губы трясутся, будто ты сейчас заплачешь. Что…

Польди…

Она вдруг рассмеялась.

— Ты похож на чудного котенка, который у моего папы был.

Он поспешно отошел к окну, чтобы она не увидела его лица. Дождь все еще скользил по стеклу — серебристый, полупрозрачный. В доме напротив зажгли свет; огни мягко просвечивали сквозь серые сумерки. Ах! Ганс прикусил губу. В одном окне ему померещилась… померещилась женщина… Польди в объятиях высокого темноволосого мужчины. А снаружи на карнизе, под дождем, возле молочной бутылки и банки из‑под майонеза сидел и заглядывал внутрь рыжий котенок. Костлявыми пальцами Ганс медленно потер веки.