Поле боя при лунном свете

Дверь эшкубита распахнулась и появился Йошуа. Йошуа – браславский хасид. Внешне это выражается в том, что на голове у него большая белая кипа с маленькой кисточкой. Вернулся к Торе восемь лет назад. До этого был художником, а по слухам еще и хиппи. Художником он и остался, но картины сейчас пишет, разумеется, совершенно иные, чем до Тшувы. Я видел одну из его старых картин – не собственно картину, а репродукцию с нее в каталоге какой-то стародавней выставки. На картине – фантасмагория бесчисленных нагих торсов обоих полов, безголовых, безруких и безногих. Хаос венер милосских и соответствующих аполлонов. Вернувшись к Тшуве, Иошуа замолчал как художник и молчал довольно долго, несколько лет, пока некий религиозный гипнотизёр-психоаналитик не ввел его в транс, во время которого он увидел себя в какой-то из прежних реинкарнаций стоящим у горы Синай. После этого его прорвало. Он начал писать картину за картиной. Названия говорят сами за себя – «Подготовка к откровению», «Души у горы Синай».

Я верю, что его путешествие в прошлую жизнь – не шарлатанство. Тем не менее, я не в восторге от его «синайских» картин. Это, конечно, не реализм в чистом виде, но все-таки они какие-то репортажные; материал явно подавляет художника. Я же, человек грешный, привык главным материалом для искусства считать душу автора, а потом уже реальность которую я и без него могу на вкус попробовать. Поэтому, когда он спросил мое мнение, я плюнул ему в душу, сказав: «Слава Б-гу, что ты к Синаю видеокамеру не прихватил». Ко всему прочему Йошуа жуткий жмот. Ни мне, ни Шалому, никому за всю жизнь он не подарил ни одной картины. Однажды я намекнул ему, что мы где-то как-то друзья, и я, мол, не собираюсь отказываться от дружеского презента. Он почесал пепельный затылок и ответил:

– У Гофмана есть повесть – возможно, первый в истории детектив – не помню, как называется. Так там главный герой – ювелир, влюбленный в свои творения. Он вынужден, дабы не умереть с голоду, продавать свои шедевры – всякие там перстни да колье, а потом ночью где-нибудь подстерегает человека, купившего их, убивает, а драгоценности забирает обратно. Ты ведь не хочешь, чтобы я Гошу осиротил?

Йошуа почесал Гошу за ушами, и тот, получив своё, удовлетворенно растянулся на диване.

– Кофе? Чай? – спросил я, не будучи уверен, что у меня есть что-либо из вышеперечисленного.

Кофе нашелся. Сделав несколько глотков, Йошуа протянул мне руку. Правда, левую. Во-первых, потому, что левша, а во-вторых, потому, что правую ему недавно прострелили на нашей дороге. Теперь правая перебинтована, причем цвет бинта заставляет заподозрить, что со дня ранения его ни разу не меняли. С чувством пожав мне руку, Йошуа торжественно провозгласил:

– Я уже слышал, что случилось. Молодец! Прости, вчера не смог зайти. Уезжал из Ишува.

Затем, после небольшой паузы, спросил:

– Страшно было?

– Да, – сказал я. – Особенно сегодня ночью.

– Сейчас будет еще страшнее, – обнадежил он меня. – Пошли.

Он залпом влил в себя остатки кофе и встал, словно собираясь выйти.

– Куда? – удивился я, не двигаясь с места.

– Ко мне. Кое-что покажу.

– А словами объяснить не можешь?

– Не могу.

– Слушай, Йошуа, – протянул я лениво. – Я старый, больной. Чем тащить меня к себе через всё поселение, объяснил бы лучше, что произошло. Ты, конечно, без машины, а живешь высоко. Мне переться…

– Вот именно, – подтвердил он. – Живу высоко. Вас всех сверху обозреваю…

Что-то в его словах и в голосе дало мне понять, что говорит он не просто так.

– Ну.

– И арабы все внизу.

– Ну, так что?

– Ничего. Уж больно хорошо арабы все знают. Когда я еду. Куда я еду. Откуда им это известно?

– Не понимаю, к чему ты клонишь?

– Да что ж тут непонятного? Бывают нормальные интернаты. Там дети в десять вечера на баскетбольных площадках не скачут. Это только ваш рав Элиэзер все играется. В демократию. В других местах после отбоя все сидят по комнатам. Особенно теперь, когда война. Все это знают.

Вы не находите, что мой друг очень ясно излагает свои мысли? Cтарое доброе «В огороде бузина, а в Киеве дядька» – вершина логики по сравнению с его бредом.

– Ничего не понимаю, – честно признался я.

– Не переживай. Это сейчас лечат, – успокоил меня Йошуа. – Короче, скажи – откуда арабы узнали про порядки в «Шомроне»? Ну, что у вас не как в других интернатах. Что здесь можно устроить бойню.

– А кто сказал, что они это знали? Может, этот тип наугад пришел?

– Наугад? Чтобы наткнуться на запертые двери? На пулю охранника?

– А может, он вообще не в ешиву шел?

– Конечно! Он шел в Ишув. В жилую часть. Вышел из деревни – она от поселения в трех метрах. А поселение не огорожено. Сделал крюк в три километра. Чтобы зайти туда, где никто не живет. Нормальные-то ешивы в такое время уже заперты. Это известно всем. А значит, и арабам. Чего же он туда поперся?

– Так ведь именно там его и не ждали! – воскликнул я.

– Нигде не ждали, – отрезал Йошуа. – Мы, поселенцы, такой народ. Когда кого-нибудь из нас убьют – начинаем чесаться. А прежде – ни-ни!