Поле мечей. Боги войны

У Регула точно камень с души свалился. Он ошибся и правильно сделал, не сказав ничего о своем непонятном страхе. Тем не менее, усаживаясь на скамью, Регул припомнил дикие глаза Брута и решил непременно отыскать его до наступления вечера. Загадок он не любил и доверчивостью не отличался. Приняв решение, Регул мог спокойно обсуждать текущие дела, и мысли о случившемся больше его не волновали.

За прошедшие годы дом Сервилии почти не изменился. Трехэтажное здание было по-прежнему чистым и ухоженным, и один-единственный факел все так же горел над входом днем и ночью.

Брут кинул какому-то мальчишке монету, чтобы тот присмотрел за лошадью, и вошел в главный зал, на ходу снимая шлем и вытирая вспотевший лоб.

Лица бывших в зале людей казались ему пустыми, и, назвав себя слугам, Брут стоял, словно актер, который не вовремя вышел на сцену и не знает, куда повернуться. Ему казалось, что стук его сердца заглушил обращенные к нему слова раба.

Услышав имя сына, Сервилия, улыбаясь, выбежала навстречу; Брут неуклюже обнял ее и заметил, что она напряжена. Улыбка Сервилии потускнела.

– Ну как там? Идет бой? – спросила она.

Брут покачал головой, и тут – это было так неожиданно и унизительно! – у него потекли слезы.

– Нет. Город приветствует его на Форуме. Юлий сейчас в сенате.

– Тогда в чем дело? Отчего ты бледен? Пойдем, Брут, расскажешь мне все.

Провожаемый взглядами гостей, Брут поднялся за матерью по лестнице в ее покои и, уставившись в пустоту, опустился на мягкую кушетку. Сервилия села рядом и взяла руку сына в свои. Он увидел, как тщательно мать убрана и накрашена, и все ради Юлия. Уже из-за этого можно было уйти – если бы его держали ноги.

– Говори, – мягко сказала мать.

На ее ресницах повисли бусинки слез – необычное зрелище. Брут поднял руку, чтобы осторожно снять их, но тут же опустил: Сервилия отстранилась, испугавшись, что он размажет румяна.

– Я уезжаю, Сервилия, – сообщил Брут. – Я освободился от него.

Мать в замешательстве покачала головой, сжимая руку сына.

– Что ты говоришь? – переспросила она.

Брут поморщился:

– То, что ты слышала, мать. Мне больше нет дела до Юлия. А ему до меня.

– Ты объяснишь мне, что произошло?

– Он при мне назначил Марка Антония первым человеком в Риме – и мне все стало до боли ясно. Цезарь совсем не тот, кем я его считал. Совсем. Он просто играет с моей преданностью, как любой мерзавец-политик. А мы-то делаем для них все, отдаем жизни – за пустые обещания.

– Что за беда, если он отличил Марка Антония? Юлий ценит его способности – не более того. Риму служат десятки подобных людей. А ты необходим Юлию. Он сам мне говорил.

Брут с отвращением покачал головой:

– Для него нет необходимых. Есть лишь приближенные. И я был одним из них, большую часть жизни служил ему, словно преданный пес. Однако все кончается, кончилось и это.

Он закрыл глаза, терзаемый болезненным воспоминанием.

Сервилия погладила сына по щеке, но он грубо отстранился.

– А ты думал, чем теперь займешься? – холодно осведомилась она. – Как ты намерен жить? Неужели мой сын опустится до службы в наемниках или займется мелким воровством? Нужно же зарабатывать на жизнь.

– Не слишком ли я взрослый, чтобы менять свою жизнь, мама? Я римский полководец, и я умею обучать солдат. Таким, как я, всегда найдется дело. Поработаю, насколько хватит сил, а когда состарюсь – перестану. Начну создавать армии для кого-нибудь другого, и ноги моей не будет в Риме, пока здесь Юлий. Может, по-твоему, мне лучше остаться и всю оставшуюся жизнь лизать ему пятки, но я не желаю.

– Ты должен поговорить с Юлием, – взмолилась Сервилия. – Или нет, лучше я с ним поговорю. Задержись здесь на час, а я встречусь с ним. Он любит тебя, Брут, и я тоже.

Сын поднялся, встала и мать, не желая его отпустить.

– Рано или поздно Юлий и тебя заставит страдать, – тихо произнес Брут. – И даже не заметит этого.

Из глаз матери потекли слезы, оставляя на напудренном лице черные полосы, и Брут отвел взгляд. Он сделал шаг назад, но Сервилия протянула руки и с неожиданной силой притянула сына к себе. Она долго сжимала его в объятиях и молчала, а Брут чувствовал ее слезы у себя на груди.

– Ты мой единственный сын, – проговорила она наконец. – Ты знаешь, как я гордилась тобой, когда ты стоял на арене, а народ поднялся, приветствуя тебя. Я тебе рассказывала?

– Рассказывала, но я и так знал, – пробормотал Брут в ее волосы. – Ты тогда вся светилась.

– И мои слова ничего для тебя не значат? Ты не дашь мне хотя бы один час? Ведь это такая малость.

– Оставь это, мать, – попросил Брут, снова ожесточаясь. – И меня оставь.

– Нет, – ответила Сервилия. – Ты мне слишком дорог.

– Ну и глупцы мы с тобой, – заявил Брут. Он поднес руку к лицу матери, и теперь она не отстранилась, когда сын вытирал ей слезы. – Я писал тебе, как однажды во время боя надел его плащ и шлем?

Сервилия покачала головой, а Брут пожал плечами. Он обратился мыслями к прошлому.