Поле мечей. Боги войны

Не услышал и Марк Антоний. Когда Юлий просил его возложить на него во время триумфа корону, Марк Антоний опасался гораздо худшего. А тут он видел всего лишь проявление республиканских амбиций. Общий настрой передался Марку Антонию, и в сильном волнении он едва понимал, что делает. Смеясь, он в третий раз возложил на Юлия корону, и тот окончательно потерял терпение.

– Еще раз положишь это мне на голову – никогда больше не увидишь Рима! – в бешенстве бросил Цезарь, и растерявшийся Марк Антоний отпрянул.

Лицо Юлия исказилось от гнева. Одни боги знают, какие слова он теперь может сказать. Его речь должна была последовать за возложением венца. Диктатор никак не мог понять, где именно допустил промах, но отныне он уже не сможет принять золотую диадему. Иначе теперешний отказ сочтут жалким лицемерием. Юлий повернулся в сторону Клеопатры, и царица ответила ему разочарованным взглядом. Она знала о его устремлениях, а сейчас все рушится у нее на глазах. Этого Юлий не мог вынести.

Наконец бессмысленная толпа – люди не видят дальше своего носа! – умолкла. Люди смотрели на диктатора. А он оцепенел и не мог найти ни слова.

– Однажды придет время, и Рим вновь примет царя, – с трудом вымолвил Цезарь. – Однако оно еще не настало.

Горожане ответили громким шумом, и Юлий подавил гнев и разочарование. Больше он ничего не стал говорить – боялся не сдержаться. Диктатор спустился с помоста и собрался ждать, пока легионеры расчистят ему дорогу, но люди расступались сами, пораженные случившимся.

Медленно проходя через толпу, Юлий сгорал от унижения. А триумф нужно продолжать. Кони, клетки, повозки, танцовщицы – все будет двигаться дальше, к его новому Форуму, а кончится процессия у храма Венеры. Юлий мысленно поклялся, что, если и там римляне не проявят должного почтения, сегодня неминуемо прольется кровь. Шествие двинулось дальше.

К белым тогам на крыльце сената приблизился человек в серебряных доспехах. Брут гораздо лучше других понял смысл происходящего, и это укрепило его решимость и придало силы. Рим пора очистить от грязи. А потом Брут пойдет своим путем, который отныне перестанет заслонять столь надоевшая тень Цезаря.

Весной Юлий покинет столицу. Поэтому все нужно сделать побыстрее.

Сервилия лежала в темноте и не могла уснуть. Дни стали прохладнее, кончился месяц фебруарий, и начавшийся год – уже по новому календарю – принес дождь в опаленный жарой город. Сервилия слушала, как по черепице стучат капли воды. Вода стекала по водостокам, смывая пыль и сор.

В доме стояла тишина; последние посетители ушли несколько часов назад. Казалось бы, так легко уснуть, но у Сервилии ныли суставы, а роящиеся в голове мысли не давали забыться.

Сервилия не желала думать о нем, хотя незваные воспоминания были единственным ярким пятном в ее старческой жизни. Даже при свете солнца она постоянно возвращалась мыслями к прошлому, а уж ночью ничто не могло остановить поток воспоминаний, врывавшихся в ее бессонные грезы.

Она любила Юлия у ног статуи Александра, и он принадлежал ей телом и душой. А она принадлежала ему. Юлий сгорал от любви – а после суровая жизнь остудила его.

Сервилия горестно вздохнула, кутая в одеяло худые ноги. Сегодня она не надеялась уснуть. Быть может, так и правильно – провести сегодняшнюю ночь, думая о нем. Сервилия не могла забыть лицо Юлия, когда он поднял над Форумом сына, о котором всегда мечтал. Если бы Юлий заметил ее в толпе – не узнал бы Сервилию в седовласой старухе. В миг его величайшего торжества она ненавидела бывшего возлюбленного со всей силой былой страсти. Юлий не способен на глубокую любовь, и Брут понял это давно. Сервилия с горечью вспомнила, как однажды, напуганная предательством сына, она умоляла его изменить решение. Брут утверждал, что Юлий никогда не любил ее так же сильно, как она, а Сервилия и слушать не хотела.

Сервилию не интересовали высокопарные слова Светония или Кассия. Она отлично знала: эти люди просто завидуют Юлию. Они слишком ничтожны, чтобы и вправду думать о республике, они и понять-то не способны ее значение для Рима. Гораздо честнее было бы признаться в своей ненависти к Юлию, который их не замечает. Кинжалами заговорщиков движут гордыня и тщеславие. Сервилия всегда видела мужчин насквозь. Они могут играть в заговоры, придумывать пароли, встречаться по ночам, но правды, в отличие от нее, не признают. А ее ненависть – настоящая ненависть, и не нужно искать высоких причин.

Сервилия коснулась лица и удивилась, почувствовав слезы на морщинистой коже. Вот так незаметно приходят и уходят годы, подумалось ей. С годами уходят радости, остаются боль, и горечь, и слезы, рожденные пустотой.