Полет бабочки. Восстановить стертое

— С кроличьим воротником? Было. Облезлое, с накладными карманами и большими круглыми пуговицами. Ему уже в обед сто лет. Правда, она его почти не носила. По здешним меркам оно жарковатое.

Интересно, если бы я кого-то очень любила — допустим, того же Андрея, и вдруг начала потихоньку узнавать о нем всякие гадости — ну, например, сначала, что он бабник и алкоголик, потом, что вор и наркоман, потом — что насильник-педофил — что тогда? Что бы я испытывала? Было бы мне больнее, чем сейчас?

Неслышно, как кошка на мягких лапках, подошла баба Глаша, погладила по плечу. Я вздрогнула.

— Ну что ты, милушка? Взгрустнулось?

Я повернулась, уткнулась в ее мягкий теплый живот, повязанный ситцевым фартуком в цветочек, и выплакала все свое новое горе.

— Ну не надо, не надо. — Баба Глаша прижала меня к себе и осторожно поглаживала голову, спину. — Это все ничего. Это пройдет. Господь тебе для вразумления беду твою послал. Ты же теперь видишь, что раньше плохо жила, понимаешь. На все теперь по-другому смотришь.

— Нет, не понимаю, — всхлипывала я. — Не может человек так измениться. Или это не я, или… Или я ничего не понимаю. Откуда тогда билет, пальто? Почему я помню дендрарий, Аэробику, то есть Арабику, и дельфинов в море?

— Может, милая, может измениться. Пройдет человек на волосок от смерти — и на все по-другому смотрит. И кается со слезами. Вон разбойник, которого с Господом нашим вместе на кресте распяли. Покаялся — и первым в рай вошел.

— Ну, это как в кино. Такая была плохая и вдруг стала просто ангел.

— А почему нет? И послушай меня, не надо тебе куда-то ходить, выяснять, какая ты была раньше. Не случайно Господь у тебя память забрал. Наверно, для того, чтобы ты с чистого листа все начала. Нужно будет — вернет. А пока — не нужно. Ты только себе хуже делаешь.

Но бабу Глашу я не послушалась. Когда самые горькие слезы были выплаканы, во мне проснулся какой-то мрачный то ли мазохизм, то ли самобичевание. Ну и пусть мне будет хуже, думала я. Хочу знать все, до конца. По крайней мере, я уже не считала себя несправедливо обиженной и не предъявляла Богу — если он есть! — претензий. Да, говорила я себе, если я действительно была такой стервой, то теперь за это расплачиваюсь.

А ведь существовала еще и записная книжка. Мне вдруг вспомнился фильм о мужичке, отчаянном бабнике, которого любовницы, сговорившись, убили. А Бог неизвестно зачем его на землю обратно отправил. Мол, если найдешь хотя бы одну женщину, которая тебя любит, будешь помилован и попадешь в рай. Только вот отправлен-то он был в женском теле и влюбить в себя кого-нибудь уже никак не мог (лесбиянки не в счет). И пытается он найти хоть какую-нибудь старую подружку, которая о нем доброе словечко сказала бы. Звонит старым подружкам, спрашивает о себе, а в ответ слышит та-акое…

Так вот и я. Звонила по телефонам из записной книжки, представлялась Марининой двоюродной сестрой и пыталась хоть что-то о ней выведать. Доброго словечка не дождалась. Зато много нового и интересного узнала. Такого, что хоть вешайся.

* * *

— Скажи, пожалуйста, куда я, по-твоему, должен звонить? По «02»?

— Да откуда я знаю? — Инна едва не плакала, руки ее мелко подрагивали. — Может, в ГУВД? Или в городскую прокуратуру? Они же должны знать, где какое дело расследуют.

— Хорошо, я позвоню, — сдался Денис. — Только успокойся, пожалуйста. Тебе же нельзя волноваться.

Полчаса назад он вернулся с работы и застал Инну в совершенно растрепанных чувствах. В ответ на его встревоженные расспросы она протянула какую-то измятую газету.

— Мама твоя привезла вчера, — пояснила с ноткою истерики. — Банку с вареньем в нее завернула. Вчера я отложила в сторону, а сегодня хотела выбросить и случайно… наткнулась.

Денис начал просматривать какую-то несвязную статью о людях, которых случайно признали умершими, и как они потом пытаются восстановить себя в живых. В смысле, получить новые документы.

— Ну и что?

— Да ты дальше читай, дальше!

В конце статьи речь шла о некой женщине по имени Марина, которая случайно выжила после того, как ее пытались убить, но была изуродована и потеряла память. Документов при ней не обнаружилось, доподлинно установить ее личность возможности не представлялось, только предположительно — по найденному в кармане пальто билету от Сочи до Петербурга.

— Ты думаешь, это твоя двоюродная сестра? — спросил Денис, откладывая газету в сторону. — Но почему именно она? Мало ли в Питер приезжает Марин из Сочи?

— Я не знаю! — Инна нервно комкала кухонное полотенце. — Не знаю! Может, и не она. Но надо же позвонить, выяснить.

Сдавшись, Денис позвонил дежурному ГУВД. Приняв решение остаться с Инной, Денис старался относиться к ней более внимательно. То ли вину искупал, то ли о ребенке думал — этого он и сам толком не мог понять. Но раз уж решил жить с ней дальше, значит, надо было жить, а не просто делать вид, что у них семья.

Объяснить дежурному, чего именно он хочет, оказалось делом нелегким. Пришлось изложить все не один раз и даже не два. После третьего захода дежурный предложил перезвонить через час.