Полет к солнцу

Самолет приземлился. Когда сходили на землю, кто-то сказал:

— Варшава!

Организацию нашей транспортировки можно назвать безукоризненной. Нас уже ожидает грузовик. Он везет нас по бурому полю, потом мимо каких-то особняков, выезжает на широкую улицу. Зеленые деревья, обвитые плющом веранды, цветники за оградами и разрушенные стены домов, скрученное железо. Читаем вывески, убеждаемся, что это — Варшава!

Привезли нас в дома, расположенные посреди роскошного сада. Аллеи, декоративные кусты, яблони, на мрачных стенах казарм дикий вьющийся виноград. Чистота, благоустройство, газоны — как в санатории.

В просторном зале рядами на полу тюфяки. Только разместились — приглашают на обед. Приглашают вежливо, заботливо. В столовой столы накрыты скатертями, лежит много хлеба, аккуратно расставлены блюда, рюмки и бутылки с водкой. «Куда мы попали? За кого нас принимают? Быть может, кто-то из наших уже «заработал» такой обед?» Оглядываемся, пожимаем плечами. Садимся за столы и жадно начинаем есть. После обеда отдыхаем. На ужин нам подали галеты и чай, то же, что и немецким офицерам, жившим рядом с нами.

Ночью кто-то из наших решился выйти из дома. Возвратись, сообщил: у дверей никакой охраны. Утром Сергей Кравцов собрал вокруг себя самых смелых. На этот раз план у него был простым: днем изучить ограду, а ночью тихо выйти и бежать садом. Но спустя некоторое время в казарме появился немецкий генерал. Он был в новом мундире, при орденских планках. Чинно, словно в своем полку, прошелся он между матрацами, осматривая нас, потом собрал около себя офицеров и начал ругать их. Переводчик старательно пересказывал его речь. Генерал возмущался тем, что нас, офицеров русской армии, положили на полу. «Кто позволил унижать достоинство храбрых воинов? Почему некоторые военнопленные без своих заслуженных наград?» — громко переводил слова генерала переводчик.

После этой «психологической обработки» пленных в казарме закипела работа: принесли кровати, постели, цветы. Все расставили вдоль стен, лишь середина комнаты осталась свободной. Нам приказали надеть боевые отличия, у кого они были.

Когда эта комедия пришла к своему концу, начали свою работу агитаторы. Через переводчиков они доказывали, что Германия еще очень сильна и ее сила в невиданном до сего времени страшном оружии. Это оружие, твердили нам, будет применено в определенное время, и оно сделает решительный перелом на фронтах войны. Итак, победа будет за Германией, и нам, пленным, не надо упираться, а нужно перейти на сторону гитлеровской армии, и чем скорее, тем лучше, ибо потом будет поздно. Нам представляется возможность послужить Гитлеру, заслужить его благодарность и почести.

После выступления эсэсовца его место занял один из «летчиков». Он рассказал, где и когда попал в плен, затем начал расхваливать гитлеровскую армию. Предложил перейти во власовскую армию — РОА, у которой на вооружении и танки, и авиация...

Кто-то из наших не выдержал и закричал:

— Продажная шкура!

Остальные подхватили эти слова, замахали кулаками. Поднялся страшный шум. Агитаторы юркнули в боковые двери, а в зал вбежали солдаты с автоматами, но применять силу не стали.

Ночью по цепочке передали: «Кравцов ушел с товарищами. Попрощались и пошли. Если через час они не возвратятся, кто способен к побегу, может выходить».

Никто не спит. Притихли. Ждем.

Неожиданно залаяли овчарки. Днем их никто не видел. Собаки кого-то преследовали. Их галдеж приближался. Уже были слышны крики людей. Мы бросились к окнам. При лунном свете увидели, как бегут наши товарищи, а их рвут собаки.

В комнату ввалились Кравцов, Вандышев и другие. Окровавленные, одежда изодрана. Тревога! Засуетились охранники, включили свет. Прибежали офицеры. Изуродованные собаками беглецы лежали на полу в лужах крови.

Маскарад вежливости кончился. Офицеры взяли в руки нагайки, началась грязная ругань, угрозы в наш адрес. Приказали построиться, пересчитали и нагайками разогнали по своим местам. Изувеченным собаками людям не оказали никакой медицинской помощи. Свет погас, у дверей стояла охрана.

* * *

На рассвете наша казарма, такая убранная и благоустроенная, преобразилась в настоящее пекло: ворвался целый отряд эсэсовцев, которых мы вчера не видели. Они подняли за несколько минут всех и приказали выходить во двор. Меня били за то, что я не могу идти, а других за то, что помогали мне передвигаться.

Так окончилась игра врага в гуманность. Психологическая обработка не увенчалась успехом для него. Начался каторжный немецкий плен. Нас гнали через притихший ранний город на вокзал. Поезд помчался в неизвестном направлении.

Ни воды, ни еды. Лишь колеса стучат и стучат.

Нет желания ни слушать, ни говорить, каждый ушел в себя. Куда нас везут? Когда остановимся? Когда дадут поесть? Понимаем, что нас транспортируют подальше от фронта, в тыл.

Наконец поезд остановился. Отодвинули двери — свежий воздух перехватил дыхание, закружилась голова.

— Лодзь, Лодзь! — выкрикивают товарищи, заметив надпись на здании вокзала.