Полет к солнцу

Когда вернулся, товарищи окружили меня:

- Ну, что нового?

Я ничего не ответил, а по дороге к бараку сказал Соколову:

- Проверил себя: готов. Только прояснится небо...

- Даже завтра?

- Даже завтра.

- Приходи к Ивану. Я переговорил с его блоковым. Он спрячет до ночи.

- Нам еще нужно поговорить.

- Я буду.

Снег слепил глаза, застилал белой кисеей даль, и то ли от этого, то ли от слов, только что услышанных, казалось: идем по узенькой косе, а с обеих сторон бушует море. Оступишься - проглотит бездна.

Володя знал людей не только наших, но и немцев. Он умел входить в контакт. На слово не полагался, этого слишком мало для взаимного доверия, только дело, поступки человека раскрывали его душу, слово и дело выступали в единстве. Он это хорошо понимал и проверял каждого исполнением поручения.

Собрались мы в комнате блокового, такого же по должности, как наш Вилли Черный. Разница между ними состояла лишь в том, что Вилли убивал заключенных, а "Камрад" дружил с русским Владимиром Соколовым. Он-то и уступил нам свою комнату, а сам куда-то ушел. Мы расселись на стульях и кровати, ходили по коврикам, постланным здесь только для немецких сапог. Мы тихо обсуждали вопрос о том, кому и как обезвредить солдата-эсэсовца.

- Придется тебе, Иван, - сказал я Кривоногову.

- Мне уже приходилось.

- Одним ударом, иначе беда.

- Ясно. И тут же снять одежду, - отвечает Иван.

- Переоденете Кутергина. Он высокий, шинель как раз по нему, продолжаю объяснять задачу.

- А вы наблюдателями будете? - Кривоногов обращает этот вопрос ко мне и Володе, мы сидим рядом.

- Мы, Иван, сразу же идем к самолету. Каждая минута дорога, - твердо говорю я.

- Это верно, - соглашается Кривоногов и тяжело вздыхает.

В комнату блокового входят Сердюков, Емец, Зарудный, Лупов, Адамов. Стало тесно, как в прачечной. Оказывается, все уже знают о моих десяти днях жизни, о нашем плане, и все понимают, что, если завтра-послезавтра мы не улетим, будем раздавлены. Вслед за мной наступит очередь Кривоногова, Емеца, Адамова. Всех, кого видели в нашем кружке, ожидает такая же участь. Проникнуть в нашу среду и узнать о наших тайнах эсэсовцы не смогли. Они будут уничтожать нас поодиночке. Так заведено здесь.

- Маршрут будем держать на Москву! - слышу я эти слова не впервые, но сейчас они звучат как приказ.

Мне ясно, что долететь до Москвы мы не сможем, не хватит горючего в баках, но возражать такой мечте сейчас неуместно.

- Да, на Москву! - твердо говорю я.

- Только на Москву! - повторил кто-то сдавленным голосом, и я вижу у всех засветились глаза торжественным огнем жизни.

Пора покидать комнату блокового. Мы перебежали поодиночке в прачечную. Владимир не ожидал нас и потому всполошился, стал что-то накрывать в ящике для мусора. Соколов успокоил его.

Владимир сообщает нам, что советские войска форсировали в нескольких местах Вислу и продвигаются по территории Польши к границам Германии. Висла! Фронт уже не так далеко. Значит, если мы в силах что-то сделать для своего освобождения, то должны делать немедленно.

Владимир подошел ко мне:

- Хватит у тебя сил?

- Хватит, - твердо отвечаю я.

- Ты видел себя, какой ты? - улыбнулся Владимир.

- Товарищи помогут, - уверенным голосом говорю я.

- Мы пришли сюда, - громко начал свою речь Емец, - пришли затем, чтобы поклясться перед товарищами, друг перед другом, перед вами, как перед старшим, что донесем весть нашей Родине о лагере смерти на острове Узедом.

- День приземления на родной земле мы все будем считать днем нашего рождения, - подхватил Кривоногов.

- Клянемся! - Тихо, но твердо прозвучало это великое слово.

Оно было нашим знаменем, и мы, пожимая друг другу руки, чувствовали, будто сжимали ладонями древко этого знамени.

- Клянемся!

Пряча лица от колючего ветра, мы с Луповым проскользнули мимо дежурного к нашему бараку. Когда я улегся, ко мне перелез Лупов.

Долго молча сидел он около меня.

- Миша, ты твердо веришь в успех?

- А ты разве не веришь? - вопросом на вопрос отвечаю я Лупову. И мы молчим, слушаем, как стонет ветер за окнами барака.

- Загубишь товарищей и себя, - говорит Лупов.

- Ты завтра не становись в нашу команду. Нас должно быть десять, не больше, - твердо говорю я ему, взяв за руку.

- Я сердцем буду с вами... А до Ленинграда отсюда ближе, чем до Москвы... Мой Ленинград! Я там учился в институте. Как горько вспоминать под этой крышей город юности, любимую жену...

- Она тоже из Ленинграда? - зачем-то спрашиваю я.

- Однокурсница. Все в моей памяти. Что со мной сделали, Миша? Брошусь я со скалы в море... и конец...

Я слышу, как тихо заплакал Лупов, и, чтобы как-то успокоить его, говорю:

- Тебя расстроили наши разговоры. Иди поспи. Слышал: скоро будет фашизму конец.

- Если бы я мог увидеть ее хоть на минутку... - продолжал Лупов о своем, словно в полузабытьи. Он знал, что не полетит с нами. Может, я когда-нибудь напомню ему об этой ночи...

Лупов тихо сполз вниз, и я слышал, как под ним поскрипывали половицы.