Полет к солнцу

Худые, тонкие руки легли на штурвал рядом с моими, и он подался вперед. Самолет сразу выровнялся. Его "хвост" поднялся. "Нос" опустился ниже. Самолет уже катился на двух колесах шасси. Вот то положение, после которого крылатая машина сама отрывается от земли. Но я боюсь, что мои друзья вдруг отпустят штурвал, и я заклинаю, приказываю, молю:

- Нажимайте! Нажимайте! Держите крепче!..

Но самолет уже в воздухе. Под его крыльями близко-близко проплыли стволы зенитных пушек, мокрые, опененные камни.

Прощай навсегда, адская земля неволи! Прощай, концлагерь Узедом!

Свобода открыла нам свои горизонты.

* * *

Слабыми руками поддерживали мы самолет над волнами моря. Он медленно набирал высоту, тянулся к высоким, встречным тучам, двигавшимся с севера.

В тучах было наше спасение.

Прошло пять минут. Женщина стартер, наверно, уже сообщила дежурному о том, что "хейнкель" угнан заключенными. Заревела сирена тревоги. Летчики и техники во весь дух помчались от столовой к своим машинам. Те двое, оставившие зачехленный "хейнкель" командира авиагруппы, издали, вероятно, увидели, что их капонир опустел. Как уже потом я узнал - истребителям дали команду "Воздух!" Немедленно взлетать! Пилоты надевали парашюты и шлемы, впрыгивали в кабины, привязывали себя ремнями и запускали моторы. В наушниках повторялось непрерывно: "Сбить "хейнкель"! "Сбить "хейнкель"!"

Что за чертовщина? С начала войны не было такого, чтобы "мессершмиттов" нацеливали на своего бомбардировщика. С какой стати? В чем дело?

Ответить на эти вопросы никто точно не мог. Каким образом простой заключенный мог поднять в небо самолет? Среди них ведь не значилось ни одного летчика! И где же тот "хейнкель"? Каким курсом полетел?

Истребители проворно подкатывали к старту. Пилоты выглядывали из кабин, поправляли наушники, допытывались - куда, за кем гнаться?

Зенитчики срывали маскировочные сетки, выкрикивали своим командирам: "Готово!", как в лихорадке крутили приспособления наводки и ловили в сетку прицела силуэт своего "хейнкеля". А он быстро удалялся.

Прораб-мастер, который привел бригаду Соколова на аэродром и с утра сидел за теплым пивом, торопился "по тревоге" на свой объект, придерживая рукой тяжелый парабеллум, который бил его по бедру. Он искал охмелевшими глазами свою команду. "Засели, дьяволы, в капонире за своим супом, будто ничего и не слышат!" - наверное, так думал и сердился мастер.

Эсэсовцы, охранявшие другие команды заключенных, крайне удивлены. Они видели, как только что поднялся "хейнкель", но почему зенитные батареи стреляли по своему?

Заключенные воткнули лопаты в снег, смотрели на все это со злорадной усмешкой.

Ракеты на старте вспыхивали одна за другой, легкие "мессершмитты" и "фокке-вульфы" шли на взлет.

На волнах радионаводчиков поднялся переполох: "Сбить "хейнкель"! На нем русские! Сбить!"

С острова Уэедом уже сообщили в штаб ПВО Германии об угнанном самолете, и оттуда во все пункты полетел приказ-молния: "Сбить одинокий "хейнкель"! Сотни наблюдателей за воздухом искали в небе свой одинокий самолет. Тысячи зенитных пушек на побережье Балтики и по всей Германии жадно ждали одинокого "хейнкеля", готовые разнести его в воздухе.

А наш экипаж в эти минуты слился в единое существо: руки лежали на штурвале, на плечах друг друга. Только здесь, на маршруте свободы, мы до конца почувствовали, осознали, что сделали. Кто-то вспомнил слова, которые могли выразить наши чувства и понести их в простор неба вместе с гулом моторов:

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов.

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов!

В эти минуты мы забыли о штурвале самолета, отпустили его, и машина стала круто забирать вверх. Бомбардировщик вдруг полез на высоту, как на стену. От потери скорости он мог сорваться и пойти катастрофически вниз. Я закричал с такой же тревогой, как и на взлете:

- Что вы делаете? Дайте вперед штурвал!

Теперь на помощь бросились все, и руки всех нажали н,а штурвал, тут они перестарались, и самолет стал пикировать.

Люди оцепенели, замерли. Бомбардировщик падал. Море, которое только что было так далеко, быстро приближалось.

Кто-то начал отрывать чьи-то цепкие руки от штурвала. Самолет несся над самыми гривами волн.

Над этой бездной я почувствовал дыхание смерти, второй раз после того, как выгнал самолет из капонира, и поэтому стал немедленно искать тот спасительный штурвальчик триммера высоты, без которого дальше нельзя лететь.

Попробовал один, другой, третий и напал на настоящий, который вдруг избавил от нагрузки на мышцы, и лишь только теперь как следует я взял мощную ширококрылую машину в свои руки и повел ее на высоту.

"Хейнкель" уже добирался до туч, когда нас догнал "фокке-вульф". Его пилот, наверно, держал пальцы на кнопках пушки и пулеметов. Ему не нужно было бы долго целиться - он с ходу одной очередью рассек бы бомбардировщик. Но он почему-то не стрелял.

Кто-то из товарищей, дежуривших у пулемета, прокричал:

- Истребитель!

"Фокке-вульф" шел совсем рядом.

Я направил "хейнкель" в серую муть облаков.

* * *