Полет на Йиктор. Отважиться пойти на охоту

Они стояли под открытым небом, обдуваемые со всех сторон ветром, с силой толкающим их вперед и делающим волосы Майлин похожими на огненный стяг. Позади рычали и сопели Йяз с Бохором, обрадованные тем, что наконец–то оказались на свободе после долгого пребывания на корабле. Свое наслаждение они передавали друг другу телепатически. Повозки по–прежнему медленно двигались своей дорогой, и никто из сидящих в них даже не посмотрел в сторону корабля. Вероятно, они продолжали ехать вперед, следуя какому–то строгому приказу. Однако их стало уже меньше; по–видимому, близился конец путешествия всей этой необычной компании.

Леди Майлин повела своих спутников к тому самому пролому в скале. И пока солнечные лучи косо падали на скалу, Фарри, постоянно держал голову под самым удобным углом, насколько позволяло его искривленное тело. При этом он заметил странные отметки, вырезанные в камне. Словно когда–то давным–давно кто–то вырубил проход в скале, а теперь они настолько стерлись от времени, что, казалось, только их призраки по–прежнему обитали в этих скалах.

После узкого коридора, ведущего сквозь скалу, оказалось еще одно открытое пространство, где и останавливались повозки. Животные, запряженные в них, освобождались, чтобы попастись. Там же Фарри увидел квадратные отверстия, украшенные необычными узорами, как если бы сама скала некогда была подобием города, местом для проживания. И снова на пожелтевших камнях были едва заметные призрачные отметины. Помимо животных Фарри увидел и людей, и после того как их повозка занимала свое место, люди направлялись к одному из отверстий, которое было крупнее и с большим количеством узоров.

Фарри услышал, как лорд Крип глубоко вздохнул.

— Собрание, — произнес он, точно высказывая свои мысли вслух.

— Собрание! — вторила ему леди Майлин, и в ее голосе прозвучало волнение, в то время как лорд Крип, похоже, не очень–то охотно направлялся к открытой двери, расположенной в скале напротив них.

Они подошли к нескольким опоздавшим, следующим тем же путем, но, к удивлению и замешательству Фарри, эти тэссы не обращали никакого внимания на небольшую группу с корабля, словно их не существовало вовсе. И никто из их сотоварищей не обменялся приветствиями и даже взглядами с теми, кто спешил догнать уже прибывших в пещеру.

Таким образом, по–прежнему держась в стороне от остальных, они прошли в просторный зал для собраний, целиком скрытый внутри скалы. Пол мягко спускался к центру зала, где возвышался помост, на котором стояли четыре тэсса. Фарри с нескрываемым интересом изучал их, надеясь прочесть хоть что–нибудь в их величественных позах, что могло бы намекнуть ему о том, что группа, прибывшая с корабля, не нарушила чужих владений, но и не очень–то приветствуется в этом странном месте.

И хотя четверо, стоявшие на помосте, наблюдали за вошедшими, казалось, что их взгляды сосредоточились на чем–то наверху или они смотрят куда–то вдаль, совершенно в другую сторону, а не на троицу с корабля. Наконец тэссы разделились на две маленькие группы и заняли свои места по обе стороны широкого прохода, ведущего непосредственно к помосту.

И тут леди Майлин резко остановилась, а лорд Крип последовал ее примеру. Фарри тоже остановился, оставшись чуть позади женщины и держась на почтительном расстоянии от толпы незнакомцев. Ему казалось, что если он будет стоять в стороне от них, его уродство будет не столь заметно.

В этом зале–пещере было совсем не темно, ибо сверху его освещали круглые лампы, излучая точно такой же свет, что и луна, по ночам проходящая свой вечный путь над внешним миром. Вдруг вокруг зазвучала песня без слов. Ее мелодичные звуки проникали каждому из присутствующих прямо под кожу и кости, становясь частью их естества.

Фарри показалось, что у того, кто слышит эту песню, вырастают крылья, которые поднимают его высоко–высоко, извлекают из бренного тела, высвобождая из него самое сокровенное, чтобы оно выпорхнуло наружу и заскользило по воздуху, освобождая его от всего, что связывало с землею. Он напрочь потерял чувство времени, пространства и себя самого. И только песня напоминала ему о том, что он существует.

Наконец песня стала затихать, пока не перешла в тихие рыдания, словно частью ее было оплакивание потери людей или жизни. Фарри провел рукою по лицу и вытер выступившие слезы… и это сделал он, который за многие годы страданий давно убедился, что рыдания совершенно бесполезны. Но сейчас у него создавалось впечатление, что умерло что–то великое и восхитительное, и ему воздается эта последняя песнь, описать которую он был не в состоянии, ибо от этих волшебных звуков ощутил какое–то незнакомое неземное чувство, которое никогда прежде не испытывал.