Полет почтового голубя

— Не знаю, — улыбнулась И Пинь. — Напротив, в литературе цзинвей чаще всего описывается Пекин, но Пекин конкретный, повседневный, народный. Там часто присутствует пекинский диалект. Это литература намного более ангажированная.

— Более конфуцианская? — наугад спросил Еугенио.

И Пинь уставилась на него, ее глаза сквозь линзы очков казались неимоверно большими. Она опять застенчиво улыбнулась.

— Не знаю, — повторила она. — Простите, я не сильна в этих понятиях. Что касается Цзяо Шеншеня, — продолжила она, понизив голос, — то мне кажется, что он, скорее, приверженец литературы цзинвей. Он один из довольно ангажированных авторов, хотя и достаточно осторожный, чтобы не иметь дел с полицией. Правда, один из его романов все-таки принес ему неприятности с цензурой, — сказала она доверительным тоном. — Это было пять лет назад.

— Вы читали его?

— Нет, я не читала ни одной его книги, — смущенно призналась И Пинь. — Не знаю, в курсе ли он. Мне немного стыдно, все-таки это мой кузен. Но говорят, что его книги очень хорошие, — добавила она с широкой улыбкой.

Обед уже давно закончился, и они решили выйти на улицу подышать свежим воздухом. Дул легкий бриз, настолько легкий, что был похож на дыхание новорожденного, еле уловимое дыхание, мягко касающееся их волос. Многоголосый стрекот кузнечиков будоражил тишину, ночной воздух благоухал дивными ароматами, к которым иногда на мгновение примешивался чуть заметный запах гнили. И Пинь протянула Еугенио вялую руку и пожелала удачи. Затем дала бумажку с адресом Цзяо Шеншеня.

— Может, он что-нибудь вам расскажет, кто знает, — добавила она. — И напишите мне, если узнаете что-нибудь об Анн-Лор. Она мне как младшая сестра.

Еугенио закончил писать свои статьи и даже начал новую о литературе цзинвей и цзинпай, о которой решил побольше узнать по возвращении в Пекин. Затем написал Марианне и лег спать очень поздно, напевая про себя «Это ничего». Ночью ему приснилось, что какую-то женщину посреди площади забрасывают камнями и он, Еугенио, хочет вмешаться, однако не может пошевелить ни рукой, ни ногой, поскольку сидит парализованный в инвалидном кресле. Затем он услышал позади себя чей-то смех, обернулся и увидел потное и гримасничающее лицо Шуази-Леграна, толкающего его кресло к ужасной пропасти.

Глава 18 Бессмысленное сочетание шипящих звуков

Утром Еугенио, дописав и отредактировав свои статьи, сразу отправил их факсом Шуази-Леграну. Вновь очутившись в чистом и безликом номере своего отеля, он с удивлением ощутил что-то вроде удовлетворения, чувство радости от возвращения в свою колыбель. При этом ничто не говорило о том, что этот номер принадлежал именно ему: здесь мог бы жить любой человек. Репродукции на стене, обтянутой бежевой тканью, были, как, впрочем, повсюду, невероятно китчевыми, со слишком живыми красками и сюжетами, способными умилить разве что отдельных, впавших в маразм старушек. Пакетики чая (два — с зеленым, два — с черным) были, как и во всех других номерах, выложены веером в стеклянном блюдце, стоявшем на серебряном подносе вместе с двумя стеклянными чашками и двухлитровым термосом с кипятком. Поскольку Еугенио был чрезвычайно опрятен и у него ничего не валялось в креслах и на кровати, то ни один предмет в его номере не указывал на его присутствие. Естественно, в ванной комнате находились его туалетные принадлежности, в коридоре стоял его чемодан, на столе лежал снимок его Марианны, но в остальном номер был совершенно обычным, безликим, похожим на любой другой номер. Однако Еугенио, несмотря на то, что отсутствовал всего сутки, был очень рад возвратиться сюда, как к себе домой.

Около полудня зазвонил телефон. Еугенио как раз сравнивал фотографии Анн-Лор и Марианны. Хотя они не были похожи — Марианна была не такая круглолицая, ее волосы были длиннее, а глаза светлее, — однако в их взглядах сквозила одинаковая, немного болезненная напряженность, которую не могла скрыть натянутая улыбка. Он снял трубку и услышал голос Беатрис Алигьери.

— Я могу к вам подняться? — спросила она.

Еугенио пробормотал: «Да, конечно», и бросился приводить комнату в порядок, хотя всех дел было-то сложить в аккуратную стопку несколько валявшихся на столе листков бумаги.

— Мне надо с вами поговорить, — сказала Беатрис со смущенной улыбкой.

Они с Еугенио сидели за маленьким круглым столиком, на котором стоял термос, перед большим окном, выходившим на улицу с ее бесконечным потоком велосипедов. Чай дымился в их чашках. Беатрис выбрала зеленый, Еугенио — черный. Ему было трудно определить, что именно привлекало его в ней: может быть, немного сипловатый тембр голоса, или ее духи с легким ароматом перца, или осенняя свежесть лица, или всё вместе, но, в любом случае, когда она была рядом, он думал о чем-то живом и свежем, похожем на бриз в лесу, на который опускается вечер.

— Это по поводу Анн-Лор и Пьетро, — продолжила она.

Еугенио внимательно посмотрел на нее и ободряюще кивнул головой.