Полет Сокола

Я спросил, видел ли он могилу нашего отца. Да, он ее видел. Он был в лагере для военнопленных, где похоронен отец. Один раз. И больше туда не возвращался. Эту тему он тоже не хотел обсуждать.

— Он висит вон там, на стене, — сказал Альдо, показывая рукой на портрет. — Больше мне ничего не надо. Портрет и его вещи в этой комнате. А еще то наследие, которое он оставил после себя в герцогском дворце. Я решил продолжить с того, на чем он остановился, и, как видишь, мне удалось сделать больше, чем ему. Это моя цель.

Он говорил с какой-то странной горечью, словно и уважение, которым он пользуется в Руффано, и быстрая, успешная карьера его вовсе не радуют и жизнь его прошла впустую. Словно что-то постоянно от него ускользало. Но не гордость удовлетворенного честолюбия, не деньги, не слава.

— Я хотел одного. Я хотел другого. Я хотел осуществить такое-то и такое-то начинания.

Ни разу не заговорил он в настоящем или в будущем времени. После одной затянувшейся паузы в нашем разговоре я спросил у него:

— Ты не собираешься со временем жениться? Завести семью? Чтобы после тебя тоже что-то осталось?

Альдо рассмеялся. В это время он стоял у окна и смотрел на далекие горы. Из окна была хорошо видна Монте Капелло, под которой утром мы проехали на машине. Теперь, с приближением вечера она особенно четко вырисовывалась на фоне неба, синяя, как одеяние китайского мандарина.

— Помнишь? — спросил он. — Когда ты был совсем маленьким, я тратил много времени и сил, чтобы построить карточный дом на столе в гостиной, на том самом столе, за которым мы сегодня ели. Дом занимал весь стол — на него уходило колод семь. Затем наступало мгновение торжества. Когда, дунув на него всего один раз, я разрушал все строение.

Я это помнил. Прежде чем упасть, хрупкое сооружение слегка вздрагивало и покачивалось, как гигантская пагода, и когда падала последняя карта, ребенка охватывал благоговейный страх.

— Да, — сказал я. — Но какое отношение это имеет к моему вопросу?

— Самое прямое.

Альдо пересек комнату, снял со стены один из рисунков и принес его мне. На рисунке был изображен истребитель, в вихре огня падающий на землю.

— Это не мой, но мог быть и моим, — сказал он. — Так у меня на глазах уходили другие. Товарищи, рядом с которыми я летал. Я по-настоящему не горел, успел выпрыгнуть, прежде чем самолет загорелся и, как пылающий бумажный змей, устремился к земле. Дело в том, что попадание снаряда, взрыв и мое освобождение в небе произошли почти одновременно. Я пережил незабываемое мгновение торжества и экстаза. То была смерть, и то была мощь. Создание и уничтожение — все вместе. Я ощутил жизнь, и я познал смерть.

Он повесил картину на место. Я все же не понимал, какое отношение она имеет к женитьбе и обзаведению семейством, если не считать, что по сравнению с переживаниями, которые, глядя на картину, я тщетно пытался примерить к себе, все остальное теряет всякую цену. С ликованием познать в смерти никчемность жизни.

Альдо взглянул на часы. Было без четверти семь.

— Я должен тебя покинуть, — сказал он. — У меня встреча во дворце. Больше часа она не займет. Снова по поводу фестиваля.

Мы весь день не касались этой темы. Мы вообще не говорили о том, чем Альдо сейчас занимается. Мы целиком погрузились в прошлое.

— У тебя не назначено никакого свидания? — спросил он.

Я улыбнулся и покачал головой. Какое может быть свидание, раз мы сейчас вместе?

— Хорошо, — сказал он. — Тогда я возьму тебя на обед к Ливии Бутали.

Он подошел к телефону и набрал номер. Воображение мгновенно перенесло меня к нашему старому дому в другом конце виа деи Соньи. Я услышал звуки рояля, снова Шопен, но музыка вдруг оборвалась, и я увидел, как пианистка идет в другой конец комнаты, к телефону, звонка которого она ждала весь день.

Альдо говорил в трубку:

— Мы оба. Скажем, в четверть девятого.

Не дожидаясь дальнейших вопросов, он положил трубку. Я представил себе, как она стоит с трубкой в руке, расстроенная, недоумевающая, затем идет к роялю и выплескивает свои чувства в страстном «Этюде».

— Ты, кажется, говорил, что твоя поверхностная эрудиция включает знание немецкого? — неожиданно спросил Альдо.

— Да, — ответил я. — Наследство коменданта.

Пропустив мимо ушей мой выпад, он подошел к столику за диваном и взял с него тома, которые я накануне днем принес синьоре Бутали из библиотеки.

— В таком случае взгляни на них, пока меня не будет, — сказал он. — Я собирался дать их одному из моих ребят-германистов, но ты даже больше подходишь. — Он бросил книги на стол рядом с моим стулом.

— Думаю, мне надо предупредить тебя, — сказал я, — то, что я прочел, правда довольно бегло, изображает Сокола вовсе не непонятым гением, как ты представил его своей элите, а совсем иначе. Если синьора Бутали действительно собирается отвезти их мужу в Рим, то еще один сердечный приступ ему гарантирован.

— Не беспокойся, — сказал Альдо, — он их не прочтет. Книги она взяла для меня, я ее попросил.

Я пожал плечами. Как председатель художественного совета Руффано, он, видимо, имел на это право.