Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)

Афонсу задумался: худшая часть Дороги гиен осталась позади, с каждой милей пути к побережью земли становились все более обжитыми, риск уменьшался, а с ним и надобность в охране.

— Хорошо, — согласился он, — но уйти не должен ни один. — Глядя в холодные черные глаза брата, Камачо почувствовал, как по спине ползут мурашки. — Не оставляй ни следа, зарой их поглубже, чтобы шакалы и гиены не раскопали. Носильщиков веди к тайнику в горах, потом тоже убей. Груз переправим на побережье со следующим караваном.

— Si, si, — льстиво улыбнулся Камачо. — Понял.

— Не огорчай нас больше, мой милый кузен.

Камачо нервно сглотнул.

— Пойду сразу, только отдохну.

— Нет! — Афонсу решительно покачал головой. — Пойдешь сейчас. Стоит англичанину перейти через горы, невольников нам оттуда больше не заполучить. Вот уж двадцать лет, как мы остались без золота, а если и поток рабов иссякнет, мы с отцом очень огорчимся.

Долгий печальный рев рогов куду разорвал тишину темного предутреннего часа.

— Сафари! — Выходим!

Индуны тычками поднимали сонных носильщиков с тростниковых циновок. Лагерные костры почти догорели, превратившись в кучки тлеющих красных углей, подернутых мягким серым пеплом. Получив порцию свежих дров, пламя вновь вспыхнуло, озаряя зонтики акаций пляшущими желтыми отблесками. Белесые щупальца дыма вознесли к безветренному темному небу запах жарящихся лепешек ропоко. Ночной холод и кошмары таяли у жаркого огня, приглушенные голоса звучали громче и бодрее.

— Сафари!

Призрачные силуэты людей тянулись друг к другу, собирались в группы, вырисовываясь все отчетливее на фоне светлеющего неба, на котором рассвет одну за другой гасил звезды.

— Сафари!

Смутный хаос людей и тюков постепенно приобретал упорядоченность. Подобно веренице черных блестящих муравьев-серове, что вдоль и поперек исчертили африканскую землю, поток носильщиков потянулся в сторону мрачно застывшего леса. Проходя мимо майора и Робин, стоявших в проеме колючей изгороди, люди выкрикивали приветствия и пританцовывали, выказывая свою преданность и энтузиазм. Робин смеялась вместе с ними, а Зуга добродушно подбадривал.

— Мы остались без проводника и не знаем, куда идем. — Робин взяла брата под руку. — Что ждет нас впереди?

— Если знать, будет не так интересно.

— С проводником надежнее.

— Ты думала, я все это время на охоту ходил? — улыбнулся Зуга. — Я дошел до самых предгорий, дальше, чем добирался этот чванливый португалец и любой белый человек — не считая, конечно, отца. Не волнуйся, сестренка, я буду твоим проводником.

Робин вгляделась в его лицо в свете разгоравшейся зари.

— Я догадывалась, — кивнула она.

— Горы там крутые и труднопроходимые, но в подзорную трубу я разглядел два прохода, которые кажутся подходящими…

— А что дальше?

Зуга засмеялся:

— Вот это мы и выясним. — Он обнял сестру за талию. — Что может быть увлекательнее?

Робин продолжала рассматривать лицо брата. Недавно отпущенная борода подчеркивала сильную, упрямую линию подбородка, на губах играла по-пиратски бесшабашная ухмылка. Робин понимала, что человек с обычным складом ума никогда не задумал бы и не организовал подобную экспедицию. Зуга был храбр, и доказал это в Индии, однако, глядя на его зарисовки и акварели и читая наброски для будущей книги, Робин обнаружила в нем душевную тонкость и воображение, о которых прежде не подозревала. Такого человека нелегко узнать и понять до конца.

Может быть, ему и стоило рассказать о Саре и мальчике и даже о Мунго Сент-Джоне и той ночи в каюте «Гурона». Когда брат смеялся вот так, суровые черты его смягчались, лицо светилось добротой, в глазах сверкали зеленые искорки.

— Для того мы и приехали, сестренка, чтобы поразвлечься!

— И еще за золотом, — поддразнила она, — и за слоновой костью.

— Да, черт побери, еще за золотом и слоновой костью! Вперед, сестренка, все еще только начинается!

Зуга двинулся, прихрамывая, следом за колонной, хвост которой исчезал в акациевом лесу. Раненую ногу приходилось беречь, опираясь на палку. Робин на минуту замешкалась, глядя брату в спину, но, пожав плечами и отбросив все сомнения, побежала его догонять.

В первый день носильщики шагали бодро и охотно, по ровной долине идти было легко, и Зуга объявил тирикеза — двойной переход. Караван, хоть и двигался неторопливо, оставил позади много миль серой пыльной дороги. Ближе к полудню наступила жара. Безжалостное солнце высушивало пот, оставляя на коже крохотные кристаллики соли, сверкавшие в лучах солнца, как алмазы. Жаркий полдень пришлось пережидать в тени. Люди лежали как мертвые и лишь ближе к вечеру, когда заходящее солнце создало иллюзию прохлады, рев рога снова поднял их на ноги. Вторая половина тирикеза длилась до заката, пока земля под ногами не стала неразличима в темноте.

Костры догорали, голоса носильщиков из-за колючей ограды доносились все тише, перейдя сначала в редкое бормотание, потом в тихий шепот. Наконец наступила полная тишина.