Полёт в Чаромдракос

Дождик к моему приезду будто специально освежил все улочки. Луи встрепенулся и запрыгал в клетке и во весь голос завел что-то весьма патриотичное. Вроде «Марсельезу», только на своём птичьем языке. А я любовалась всем вокруг: парочкой влюбленных, что танцевали под намокшим зонтом, витринами кондитерских, за драгоценными стёклами которых кружились куклы-марионетки и дразнили прохожих мятными тортами и бутафорским пирожным. Я попросила отца приоткрыть мое окно. И только стекло поползло вниз, как в мои раздувшиеся, словно у знатной ищейки, ноздри ворвались тысячи, миллионы ароматов столичного рая. Это точно были: кофе, покрытый голубой плесенью жирненький «бле де баск», виноград, несдержанный базилик и свежая карамель, растопленная для свидания с неизвестным десертом. Ой, что-то я проголодалась!

Луи вместе со мной ловил аппетитные запахи. И, блаженно закатив свои черные глазки-смородинки, вытягивался на цыпочках и улыбался во весь клюв.

А вот нас поприветствовал и фигуристый французский бульдог, разодетый в красный вязаный свитер с изображением Наполеона на спинке. Виляя коротеньким хвостом, пес важно прошел мимо музыкальной лавки, выгуливая на блестящем поводке свою пухлощекую хозяйку.

Услышав соловьиные голоса модных шансонье, Луи пустился в пляс, а вместо дамы сердца пригласил на танец свою полупустую поилку. Но, не выдержав накала танцевальных страстей, кавалер бухнулся прямо на свой распушившийся хвост!

Я рассмеялась. Вдруг услышала странную мелодию. Всё равно что на цыпочках, она прокралась в мое сознание и с каждой секундой становилась всё громче и громче. Она заглушила весь уличный шум. И на мгновение я ощутила, как отрываюсь от земли и уже не принадлежу ни себе, ни праздничному Парижу.

Вот что я слышала:

Чарум-чарум, чарум-чарум…
Колыбель чудес!
С высоты небес!
С высоты небес…
Чарум-чарум-чарум-чарум,
Чарумдракози…
Рози, не грусти…

Откуда это? Кажется, певец-невидимка разгуливал где-то рядом, и не один, а вместе с ансамблем. Только вот слова песни мне были незнакомы, а значит, и не совсем понятны. Но вот что интриговало: откуда эти певцы знают мое имя?

О, замолчали… так неожиданно, словно кто-то просто взял и вынул из патефона пластинку. А может, всё это мне просто показалось? Навеяло парижским воздухом… Главное, не говорить об этом папе, а то он снова назовет меня чудачкой.

Мы приближались к Латинскому кварталу. Здесь, на улице Муфтар, и жила Камилла Штейн. Я разглядывала крепкие коренастые домики, припудренные старомодной краской песочного цвета. А дома по соседству носили благородный угольный цвет. Наша машина остановилась у одного из них, с ядовито-зелеными окнами. Таблички с номером я не увидела. Да и есть ли разница, где находится тюрьма, в которой предстоит поселиться узнику?!

– Вот и приехали, Рози, – сказал отец. – Сейчас я помогу тебе выйти.

Прижав к себе клетку с Луи, я осторожно выглянула в окно. О, святая Женевьева! Камилла Штейн! Кажется, она поймала мой взгляд! Она стояла у окна в ожидании нас.

Серебряные нити дождя, связавшие паутину на огромном окне её дома, не позволили мне хорошенько разглядеть лица мадам. Но мне показалось, что она улыбается и машет мне рукой в знак приветствия. Я решила скрыться от её улыбки, натянув на голову свой тяжелый, почти друидский капюшон. И на всякий случай затаила дыхание. Но не тут-то было. Отец уже достал из багажника мою личную колесницу и распахнул передо мной дверь. Моя маман, превратившись в сплошную голливудскую улыбку, тоже помахала Камилле рукой. Но, обернувшись ко мне, приняла свой привычно уставший вид и, манерно скрестив на груди длинные наманикюренные пальчики, одарила меня драматическим вздохом.

К нему я привыкла с самого детства. А маман, как только видела меня в коляске, всё охала и ахала, будто для неё это каждый раз становилось неожиданностью. Да, я человек не прямоходящий, как там это задумывалось по теории Дарвина. А лишь прямосидящий, и то по настроению. Видимо, эволюция обошла меня стороной. Но я не могу назвать себя абсолютно несчастной. У меня есть Луи, есть маман и отец. И я уверена, что они меня любят. И всё-таки порой хочется выскочить из этого кресла и бежать, бежать, бежать… да хоть на край света.

Проверим, хватит ли сил у Камиллы Штейн принять такую внучку.

Нам предстояло подняться на четвертый этаж. Но с таким грузом, как я, сделать это непросто. Отец и маман скрывали усталость. Однако, поднимая и меня, и коляску, они не раз останавливались, чтобы перевести дух. Моим «travail»[3] было крепко держать клетку с Луи.