Читаем Полёт:Воспоминания. полностью

Конечно, я старался держать в тайне ото всех наши отношения, ибо в гарнизоне могли неправильно понять нашу дружбу. В этом всё и дело, что для среднего ума это и на самом деле было бы непонятно - какая может быть дружба между такими разными людьми, как он и я. Это сразу повлекло бы сплетни, сквозь которые было бы трудно продираться, но что это была самая настоящая и бескорыстная дружба пацана с умудрённым жизненным опытом человеком - в этом я уверен до сих пор.

Мне от него не нужно было абсолютно ничего: от пилота требуется только умение, и только оно и опыт лётной работы движут его по служебной лестнице. Да и не рвался я в начальство: мне хотелось только одного - летать, а как летают начальники, я видел воочию. Не до полётов им было: слишком много работы в эскадрилье, не говоря уж о полку. Одна плановая таблица сколько времени занимала - все уходили домой, а начальство всё сидело над бумажками, к которым у меня тяги не было абсолютно никакой. Когда я летал на боевом в своё удовольствие - начальники, начиная от командира звена и выше, горбились в задней кабине спарки, накатывая, как они говорили, «жопа-часы», которые ничего пилоту для дальнейшего его совершенствования не давали. Да и немного удовольствия получаешь от того, что тебя ктото катает, а ты только психуешь, видя его ошибки и, как попугай, долбишь каждому одно и то же, причём иногда ему в одно ухо влетает, а в другое тут же вылетает, и в следующем полёте вновь повторяется та же ошибка.

Ему же от меня не нужно было абсолютно ничего: ну, что может дать молодой подлётыш опытному пилоту? Тем не менее, стремление скрыть нашу дружбу от внимательных глаз гарнизонных сплетников и явилось тем ограничением, которое мы сами (и в первую очередь - я сам) наложили на частоту наших встреч: мне не хотелось, чтобы обо мне, но в первую очередь - о нём - ходили сплетни. Люди завистливы, и в таком факте каждый мог найти моей целью стремление с помощью начальства, а не своим хребтом, выдвинуться, обогнать соперника и т. п. А потом уже не докажешь, что ты не верблюд: сплетня - липкая и грязная штука...

Уже потом, когда я был списан с лётной работы и служил в дивизии, мы снова возобновили наши встречи, но ненадолго: просто разъехались по разным местам. Знаю, что он после увольнения жил в Ленинграде, я служил в Харькове, потом - в чехословакии, но встретиться нам больше не довелось.

Жив ли он сейчас, где находится - я не знаю. И всё-таки я часто вспоминаю этого моего славного учителя, человека, который явился для меня маяком на нелёгком пути становления.

А познакомились мы с Абреком Аркадьевичем очень просто - в полёте.

Я находился на этапе подготовки к полётам в СМУ - сложных метеоусловиях, без которых лётчик на Сахалине - не лётчик. Согласно плановой таблице мне предстоял полёт по очередному упражнению - контрольно - вывозной полёт по маршруту в закрытой кабине с заходом на посадку по радионавигационной посадочной системе. Инструктором у меня был запланирован начОБП (начальник отдела боевой подготовки), только что прибывший с материка полковник Баршт. Кто он такой, я не знал. Полёты шли своим чередом. Погода была простая, я слетал на боевом пару полётов и пересел на спарку.

В задней кабине сидел инструктор (как правило, инструктора как садятся в заднюю кабину, так практически за редким исключением в течение полётов и не вылезают - меняются только обучаемые - и так пять, а то и больше, полётов за смену: спарки на вес золота). Я залез по стремянке к кабине, отрапортовал инструктору, что к полёту по упражнению такому-то готов, и, не очень всматриваясь в инструктора, стал садиться в кабину. Меня больше беспокоило другое: есть ли в установленной в переднюю кабину специальной шторке, закрывающей своим непрозрачным чёрным полотном весь внешний обзор для пилота, какая-нибудь щёлка, через которую можно было бы хоть краем глаза подглядеть, в каком положении находится самолёт. Это как у студента шпаргалка: материал знаешь, только со шпаргалкой, которая лежит в кармане, и которую ты наверняка не достанешь, потому что она просто не нужна, всё-таки как-то спокойней.

Все, конечно, понимали, что при полёте в реальных облаках никто тебе щёлку в них не оставит, что наличие щёлки в колпаке только испортит тебе полёт, и ты не получишь нужных навыков пилотирования по приборам, но всё-таки глаза сами искали эту спасительную щёлочку.

После взлёта я стал на маршрут и без особого энтузиазма запросил у инструктора разрешения закрыть шторку. Получив «добро» - закрыл. Никакой щёлочки в шторке не оказалось, и волей - неволей пришлось переходить на настоящее пилотирование по приборам.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих героев
100 великих героев

Книга военного историка и писателя А.В. Шишова посвящена великим героям разных стран и эпох. Хронологические рамки этой популярной энциклопедии — от государств Древнего Востока и античности до начала XX века. (Героям ушедшего столетия можно посвятить отдельный том, и даже не один.) Слово "герой" пришло в наше миропонимание из Древней Греции. Первоначально эллины называли героями легендарных вождей, обитавших на вершине горы Олимп. Позднее этим словом стали называть прославленных в битвах, походах и войнах военачальников и рядовых воинов. Безусловно, всех героев роднит беспримерная доблесть, великая самоотверженность во имя высокой цели, исключительная смелость. Только это позволяет под символом "героизма" поставить воедино Илью Муромца и Александра Македонского, Аттилу и Милоша Обилича, Александра Невского и Жана Ланна, Лакшми-Баи и Христиана Девета, Яна Жижку и Спартака…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное