Полёт:Воспоминания.

Под серой шинелью - сердце романтика,
Под серой шинелью - сердце фанатика,
Фанатика ранних весенних рассветов,
Под серой шинелью - сердце поэта.
В днях беспокойных и ночах бессонных
Нервы металлом звенят напряженным,
И звон этот тонкий, до боли глубокий,
Порой выливается в первые строки.
И там, где турбины ревут на взлете,
В частях ли ракетных, в морской ли пехоте,
В краю, где гнездятся в распадках рассветы,
Стихи вдруг появятся в стенгазете.
И долго стоят у газеты солдаты,
И отчий свой дом вспоминают ребята,
Невесту и мать, ждущих весточки где-то, -
Вот так принимают стихи в стенгазете...
Солдатское сердце в беде отогреет,
Солдатская дружба в годах не стареет,
И я не поверю тому, кто посмеет
Сказать, будто сердце в шинели грубеет.

Я доволен, что моя служба прошла с солдатами 50-70-х годов.

Чище, наверное, были люди тогда, что ли, проще с ними было, приятней. Другие нынче пришли времена.

Мне больно слышать хулу армии, меня коробит при слове «дедовщина». Моя служба до 70-х годов в течение двадцати лет фактически протекала в казармах, в прямом контакте с солдатами, я знал о них такое, чего не знал даже старшина: мне почему-то солдаты доверяли такие тайны... Не знаю почему, может, потому, что я ни одного ни разу не подвёл, а когда надо было - выручал, даже имея уже высокие погоны? 

Не знаю.

Но с солдатами у меня всегда были хорошие отношения, я любил этих детей, только начинающих становится мужчинами, вырабатывающих свой характер, нежных и ломких натур, в которых крылось большое и сильное, которое сделает из него личность, способную на великое. И мне доставляло громадное наслаждение видеть плоды своей незаметной работы по воспитанию человека, становлению его на жизненный путь, обучению его мудрёным житейским наукам. Наверное, потому и солдаты меня любили и платили мне всегда своим доверием, уважением, послушанием... Сколько их, хороших и плохих, прошло через моё сердце, сколько души отдано каждому, как тяжко было каждый раз при расставании отрывать частицу себя...

Полюбились мне Курилы.

Не знаю, чем, но полюбились.

Может быть своей дикостью, своими трудностями, своими контрастами? Любовь к ним была схожа на любовь к неординарной женщине: вроде и ничего в ней броского, экстравагантного, а вот скучно с ней никогда не будет, потому что в самое неподходящее время такое вытворит, что никогда бы и не подумал. Иногда и бросил бы, потому что надоедает уже черепки собирать да ремонтировать, ан нет: не успеешь подумать - как новое приключение, ещё покруче прежних.

Наверное, потому меня тянуло на Курилы, в эту роскошную дикость, о которой мечтал, к которой тянулся и из которой не чаял как скорее вырваться, когда попадёшь. Не сказать, что Сахалин уж очень цивилизован, но в сравнении с Курилами - это уже материк. Бывал я в разных местах Сахалина, видел многое, и всё-таки Курилы оставили в памяти моей несравнимый с Сахалином след.

Мы прилетели на аэродром Менделеево, что на Кунашире.

Погода была нелётная, и мы застряли на этом аэродроме на целую неделю - такое часто встречается на Востоке. В первый день ожидания мы переживали, что не можем улететь, что оторвёмся от полётов своего полка, отстанем по плану подготовки, что сорвутся разные и всякие намеченные и спланированные мелочи. Мы звонили и бегали, ругались с синоптиком и возмущались, слали по радио возмущённые телеграммы, но синоптики были неумолимы: погоды не будет долго, потому что она обуславливается... и пошло-поехало. Местные полёты также были закрыты, и гарнизон снова вернулся к своему извечному занятию - футболу.

Футбол на Менделеево, где всего-то народу было, что отдельная авиаэскадрилья, являлся всем: это был бог, которому поклонялись стар и мал, это была цель и задача, это был образ мышления и суть бытия. Гарнизон состоял из посёлка в одну улицу, по обе стороны которой стояли четырёхквартирные сборные домики. В каждом домике - четыре семьи. Заканчивалась улица стадионом. Конечно, не стадионом в полном смысле этого слова. Стадионом называлась большая поляна, гораздо больших размеров, чем стандартное поле стадиона, на котором было врыто двое футбольных ворот, да по бокам ещё стояли грубо сколоченные самодельные скамейки. Вот и весь стадион.