Полевая практика с чудовищем

Бабка Пелагея сверху вниз посмотрела на меня. Тонкие губы вытянулись жёсткой струной.

– Н-да…

Что ответить старухе не нашёлся. Я был комсомолец, атеист и учился в советской высшей школе. Но тайга жила своими, скрытыми от цивилизации законами.

– Не веришь, – хозяйка прищурилась. – А ты с людями поговори! Не один десяток годов тут живём. Дома нет, чтоб миновал его Ведьмак. Так уж у нас повелось, кот заявляется – жди беды. И хитрый какой! Всё в разных котов перекидывается. Поди, разбери!

Ты вот дальше послушай. Рассказала я соседям, что мамка моя перед смертью говорила, да про лицо мертвяка в окне. Старики всё и растолковали. Ваську-то на войне убило. Дух его на родную земельку вернулся. Да больно обидно ему, что другие живут, а его, молодого, смерть прибрала. Вот и лютует. Душа отлетела, злоба осталась. А кот – зверь проказливый. Зло как родное принимает. Сам-то глянь: собака доброе место для ночлега ищет. Кошка, та нет – на больное укладывается. Дурное чует. Сладко оно ей. Животом хвораешь – на живот прилабунится, колени ломит – там гнездится. Полежит, зло себе и забирает. Аль не замечал?

Наш кот Викентий, действительно, всегда знал, какие недуги случались у домочадцев. После моих бессонных ночей перед экзаменами голова раскалывалась. Стоило прилечь, тёплая мягкая масса принималась гнездиться на подушке как раз там, где пульсировала мукой моя учёная макушка. Взбирался Викентий и на больную спину деда. Тёрся усатой мордой о разбитые коленки младшего братишки.

По спине пробежал холодок.

Бабка почувствовала мои колебания.

– То-то и оно! – заявила победоносно. – Решили мы миром за бывшим Васькой присмотреть. А он, как ни в чём не бывало, на огороде возится, на охоту бегает и даже с соседями здоровкается. Баба его бельё на речке моет. Ровно, и не случилось ничего. Он, слышь-ка, на войну холостой уходил, а вернулся с бабой. Чёрная такая. Коса до колен. Ведьма ведьмой. Сказывали, над трубой летала. Волосы распустит и вся, как есть, голая. И кот-то у них сразу появился… Мальчишки в щёлку забора подсматривали, сами видали. Васька в дом зашёл, а через минуту уж котом выскочил. И глаза у кота того человечьи. Скакнул на улицу и шасть в бурьян. Наутро коза у Перепелихи подохла.

А уж как у Любки мужика прибрало, так и вовсе всё ясно стало. Мужик ейный на охоту собрался. Ладный мужик был, работящий! Из дому вышел, а Любка-то глянула вслед и обмерла. За ним кот ихний увязался. След в след ступает. Потом Николашка прибёг, напарник его. Трясётся весь. Всё, говорит, нет больше Емельяна, медведь заломал.

Тут народ и взбаламутился. Подхватились и пошли к дому проклятому. Дверь камнем припёрли, чтобы нечисть не выскочила. Керосину плеснули, огонь кинули. Вспыхнуло! Чёрный дым повалил. У окон мужики с вилами встали. Визг пошёл из огня-то. Страшно… – Бабка Пелагея прикрыла рот кончиком платка и затрясла головой. Воспоминание давалось ей больно. – Тут-то окошко и распахнулось. Пока с ведьмой управлялись, из избы кот выскочил и дёру. Не уследили.

Тут, слышь, ветер поднялся. Воет силой нечистой, по своим плачет. Кусты ломает, деревья гнёт. Будто баба по покойнику убивается, рубаху на себе раздирает. Глядь, а огонь-то на соседнюю избу перекинулся. Лето сухое было, вмиг занялось. И пошёл пожар гулять. Кинулись заливать, а разом всё потушишь ли? Так и выгорело полдеревни. Вот как нежити отомстили!

– Значит, сгорела ведьма?

Собственный вопрос меня потряс. Я говорил так, точно сомнения мои развеялись, как дым от давнего пожара.

Старуха сжала остатки зубов.

– Она-то, ясное дело. А вот Ведьмак… Какое-то время спустя слышим, над деревней рычит кто-то. Не человек, вроде, и не зверь. Рык со словами человечьими спутан. Попричитает, поскулит и ну снова рычать. Собрались всем миром и туда. На пепелище Ведьмак сидит и звериным голосом воет. Кот-то убёг, знать кот тот он и был.

Пелагея мрачно глянула куда-то мимо меня. Вдруг в полумраке гаснущей керосинки её глаза начали белеть. Она смотрела мне через плечо, всполохи света в зрачках становились всё ярче. Глаза округлялись от набухающего в них немого вопля. Не в силах обернуться, я сорвался с табурета и бросился вглубь комнаты. Оттуда посмотрел на окно, куда вперилась остановившимся взором старуха. На приоткрытой форточке сидел огромный кот. Я готов был поклясться, что глаза у него человеческие. Казалось, животное усмехается одной половиной рта. Усы иронично подёргивались.

В следующую секунду тишину надломил громкий стон. Затем глухой удар. Оглянувшись, я увидел лежащую на полу Пелагею. Я кинулся помочь и тут обнаружил, что левая сторона её лица неестественно перекошена. Хозяйку свалил инсульт. Я с трудом подтащил грузное тело к кровати. Попыхтев над старухой, понял – самому её на по-деревенски пышное ложе не затащить. Я подсунул под голову бабке одну из пирамидой сложенных подушек, накрыл одеялом и побежал за помощью. За моими манипуляциями с плотоядной улыбкой наблюдал человеческими глазами кот.

– Пзв… – на губах Пелагеи пенились обрывки слогов и пузыри.

– Ничего. Может, ещё оклемаешься.