Полезный Груз

Через пять минут Валентин Шапиро мэкал и экал на связи, пытаясь донести до сознания Пицетти, что у здания суда очень неопытный оператор, а репортер совсем новенький. Пицетти уверил его, что проследит – у него богатый опыт общения с репортерами и операторами – и все пройдет гладко, и Президент, большой любитель канала «Буст», никакого дилетантизма в работе репортера и оператора не заметит – Пицетти дает Валентину слово!

Пицетти выключил связь и снисходительно посмотрел на главаря захватчиков. Главарь отдал тихий строгий приказ:

– Глазики на заложников.

И действительно, внимание захватчиков во время болтовни Пицетти по связи рассеялось, и найдись среди заложников двое или трое смельчаков, обязательно началась бы какая-нибудь заваруха. Лопухин, внимательно до этого слушавший, как Пицетти болтает, опустил глаза долу.

– Лопухин, – сказал Пицетти, перейдя на африкаанс. – Мне нужны трое сопровождающих, из этих. Мы дойдем до выхода, откроем дверь, и к нам присоединяться репортер и оператор. Мы приведем их сюда. Переводи.

Главарь выслушал Лопухина, посмотрел на Пицетти, и сказал, наглым тоном скрывая забрезжившую надежду от посторонних ушей:

А хоть пятеро. Эй. Глинка, Кюи, Танеев. Ко мне.

Трое захватчиков приблизились. Главный сказал:

– Пойдете с ним, впустите двоих, один с камерой, другой с микрофоном. Камеру отберите, микрофон тоже. Обыщите. И с ними обратно сюда. Не попортите камеру. Выполнять.

По выполнении приказа, когда портативный прожектор на камере загорелся ярко, Лопухин возмутился:

– Я не могу стоять рядом с ним, как ни в чем не бывало! Меня обвинят в сговоре с вами!

Главарь захватчиков вытащил пистолет, снял с предохранителя, подозвал одного из своих, и сунул пистолет ему в руку, поясняя приказ глазами. Свой тот час же встал рядом с Лопухиным и дуло пистолета приставил ему к виску.

– Все, больше нет возражений? – мрачно спросил главарь.

Лопухин сказал:

– Больше нет.

Включили камеру, Пицетти отобрал у репортера микрофон, и сказал в него на африкаанс:

– Дамы и господа, жители всех стран, всех континентов. Лопухин, ты долго будешь сачковать, сука?

Лопухин повторил по-русски:

– Дамы и господа, жители всех континентов.

– Дословно, – велел Пицетти.

– Жители всех стран, всех континентов.

– Я, международный законник Пэ эР Пицетти, говорю сейчас от имени людей, захвативших здание суда в Москве. Я не представляю их интересы, я просто делаю одолжение им, и тем, кто мог бы пострадать, если бы я этого не сделал.

Лопухин перевел. Пицетти подумал, не продублировать ли по-английски, но решил, что это перегрузит слушателям и зрителям их куриные мозги. Ничего, в англоязычных странах переведут и продублируют. Не посмеют не продублировать. Вот только говорить нужно попроще, чтобы не возникали двусмысленности, которыми могли бы потом так и сяк вертеть ищущие популярности кликуши.

Постарел Лопухин. А тогда, в Южной Африке, был такой молодец! Жилистый, подвижный, деятельный. Скольким людям жизнь спас.

Пицетти сказал:

– Эти люди – либо близкие тех, кто побывал на Ганимеде, либо побывавшие там лично и чудом оставшиеся целыми и относительно здоровыми. Те, за счет жизней и здоровья которых вы пользуетесь благами цивилизации. Вы все, от президента до уборщицы, и включая всех, кто сейчас слушает и смотрит, и включая меня лично. Отношение общества к побывавшим на Ганимеде и оставишимся после этого калеками – позорное. Они выключены из жизни. Мнение большинства – лучше бы было этим калекам умереть. Чтобы не тревожили нас, не вызывали бы в нас чувство стыда. Медийные мощности обходят эту тему, и большинство просвещенных граждан тоже делают вид, что темы этой просто нет, и калек с Ганимеда нет. А калекам хотелось бы, чтобы о них помнил каждый, включающий в квартире свет, электрическую плиту, телевизор; каждый, говорящий по связи, едущий в троллейбусе и метро, бреющийся электробритвой – то есть, всякий, пользующийся электричеством, поскольку в наше время более половины электричества получают из гелия-три, который добывается на Ганимеде. Вот об этом как раз и хотели сказать в прямом эфире эти бедолаги. И попросили меня все это сказать за них, потому что сами они слишком эмоциональны, путаются, бушуют, и не смогли бы изложить доходчиво, чтобы до вас, дамы и господа, дошло. В принципе я уже все это сказал. Да вы и так все это знаете, только не хотите сами себе в этом признаться. Поэтому я буду говорить о другом, дамы и господа.

И Пицетти начал говорить. Говорил он недолго – минут пятнадцать. Речь его лилась плавно, эффектно, и сопровождалась театралными жестами в рамках хорошего вкуса. Он знал, что скорее всего ставит на своей карьере крест, и что это не совсем честно – будучи человеком состоятельным, он не боялся за свое дальнейшее благополучие, да и пора уже, после сорока карьерных лет, подумать об отставке. Тем не менее, он почувствовал, как начала постепенно уходить, растворяться, тяжесть в душе. Нужно быть очень сильным человеком, чтобы носить эту тяжесть годами, десятилетиями – Пицетти был сильный человек.