Полгода — и вся жизнь

Барон медленно поднялся. Он коротко поклонился и сказал:

— Но и я в вашей власти, любезнейший. Мы одинаково рискуем.

Инженер с удивлением посмотрел на него. Потом он схватил свою кожаную сумку и произнес:

— Могу я вам предложить, дорогой барон, выпить по стаканчику вина?

Он поставил на стол бутылку, которую дал ему Ганс Ахтерер.

Барон с удовольствием принял приглашение. После долгих поисков он нашел два стакана, инженер налил вина, и они выпили за здоровье друг друга. На лицо барона вновь вернулась краска, щеки инженера заалели красными пятнами.

— Ваше здоровье, — повторил он и опять налил вина, — хотя я не привык пить так много.

Барон опустошил свой стакан. Он пьянел только от большого количества алкоголя. Через некоторое время инженер совсем раскис и впал в глубокую тоску. Ища утешения, он перегнулся через стол и взял барона за руку. Барон хотел убрать руку, но сдержался.

— Пойдемте, господин инженер, — сказал он, — я провожу вас до калитки.

Ирена Бухэбнер с возмущением покинула спальню. Среди ночи, когда она наконец заснула после напряженного нервного дня, вернулся наконец-то ее муж, заверяя, что он был на каком-то таинственном совещании. Толком он не мог ничего объяснить, да ее это и не интересовало. С первых дней их супружеской жизни он знал, что она предъявляет чрезмерные требования ко всему, что касается ее самочувствия. В целом он старался выполнять их. Иначе она давно бы уже спала в отдельной комнате. Этой ночью, однако, он с грохотом закрыл за собой дверь, с шумом снял ботинки, споткнулся о них, когда раздевался, пошел, натыкаясь на мебель, в туалет и наконец, забыв принять ванну, без пижамы, в одних трусах, упал рядом с женой на кровать. Ирену обдал острый запах фруктового вина и плохо переваренной пищи. Она вскочила, охваченная отвращением к нему, и закричала:

— Что ты себе, собственно говоря, позволяешь, ты, грубиян неотесанный!

Потом схватила подушку и одеяло и выбежала в гостиную. Едва она устроилась на диване, дверь детской комнаты открылась и в ее проеме маленькой светлой тенью возникла Рената.

— Мама, — сказала девочка, медленно подходя к ней, в любую секунду боясь получить выговор от матери, — почему ты пришла сюда?

— Потому что я не могу заснуть, — резко ответила Ирена, сердясь на новый источник беспокойства, — иди спать.

Но ребенок не уходил, не отваживаясь в то же время пройти вперед.

— Если тебе никак не заснуть, то, может быть, ты расскажешь мне, как поживают дядя Ганс и тетя Грета, их дети и животные. Раньше у тебя не было времени. А теперь есть.

— Я очень устала, — сказала Ирена. — Иди к себе, ты поняла меня?

— Жалко, — сказала девочка, не сдвинувшись с места. — Камилла тоже всегда прогоняет меня.

— Кто тебя прогоняет? — спросила Ирена рассеянно.

— Камилла, — сказала Рената и сделала маленький шаг в сторону дивана.

— Камилла? — спросила Ирена. — Эта глупая гусыня? Она должна радоваться, что ей разрешают жить здесь.

— Она вовсе не глупая гусыня, — сказал ребенок. — Мне нравится, что она живет у нас.

— Ну хорошо, как хочешь, — сказала мать, готовая пожертвовать убеждениями ради своего спокойствия. Однако она не могла не сказать, что Рената, как и ее отец, позволяет каждому морочить себе голову.

Девочка, не поняла этой фразы, но почувствовала, что мать уступила.

— Мне холодно, — сказала она, подбежала на цыпочках к дивану и уселась на корточки.

Ирена больше не старалась отослать ее. Часы пробили половину первого ночи. В этот момент на улице поднялся шум, внезапно и жестоко наполнивший комнату ужасом войны. Он заставил женщину встать со своего неудобного ложа, а испуганного, тихо плачущего ребенка зарыться в ее колени.

— Подожди, — сказала Ирена, — подожди, я посмотрю, что случилось.

Сдерживая дрожь, которую она пыталась объяснить тем, что замерзла, она подбежала к окну и чуть отодвинула затемняющие шторы. Рената побежала за матерью, цепляясь за ее ночную рубашку.

На улице было необычно светло. Созвездия Лебедя, Лиры и Орла, Большой и Малой Медведиц, Псов и Ворона, а также ярко сияющую Полярную звезду затмили неожиданно возникающие светло-оранжевые вспышки, которые быстро таяли в потоках молочно-белого света. Они появлялись беспрерывно, мощно, почти радостно, и тут же их жадно поглощал молочный свет. Все это сопровождалось всепроникающим грохотом — смесью колокольного звона и ударов молота. Стены дома не могли сдержать этого грохота, для него не существовало препятствий. Он давил на уши и сжимал виски женщины и ребенка, которые стояли у окна и полными страха глазами смотрели в грозную темноту ночи.

Сзади раздался шорох. Это был инженер. Очнувшись от тяжелого сна, он сначала не мог понять, что это за шум, но потом сообразил, в чем дело. Он поискал рукой жену, увидел, что кровать пуста, встал и, шатаясь и ища опоры, вошел в гостиную. Там он увидел Ирену. Она обнимала дочь, которая показалась ему вдруг очень маленькой. Даже в этой ситуации он осознавал, как редко случалось то, что он видел.