Поля крови. Религия и история насилия

Нестабильность и хаос в Европе после падения Римской империи породили тоску по осязаемой близости вечно неизменного неба. Отсюда и популярность святых реликвий, которая обеспечивала физическую связь с мучениками, ныне пребывающими с Богом. Даже могущественный Карл Великий ощущал себя уязвимым в жестоком и нестабильном мире: в его трон в Аахене были вмонтированы реликвии, а великие монастыри Фульды, Санкт-Галлена (святого Галла) и Рейхенау на границах его империи, оплоты молитвы и святости, славились своими собраниями реликвий{941}. Вообще европейские монахи сильно отличались от своих египетских и сирийских собратьев. Они происходили не из крестьян, а из знати, и жили не в пустынях и пещерах, а в имениях, обрабатываемых крепостными, которые принадлежали монастырю{942}. Большинство монахов жили по уставу святого Бенедикта, написанному в VI в., когда казалось, что гражданское общество вот-вот скатится в тартарары. В жестоком и неопределенном мире Бенедикт создавал общины, которые отличались послушанием, стабильностью и religio, а это слово означает и благоговение, и связь. Устав формировал дисциплину, подобную дисциплине римского солдата: поведение в нем было прописано таким образом, чтобы у человека преобразились эмоции и желания, сформировался смиренный дух, принципиально отличающийся от гордыни и воинственности рыцаря{943}. И монашеская дисциплина была направлена не против физического врага, а против внутренних страстей, незримой силы зла. Каролинги знали, что своими успехами в битве обязаны высоко дисциплинированным войскам. Поэтому они ценили бенедиктинские общины, а в IX–X вв. поддержка устава стала одной из главных особенностей управления в Европе{944}.

Монашеское сословие (ордо) существовало обособленно от суетного мира. Отказавшись от секса, денег, насилия и соблазнов – самых тлетворных аспектов мирской жизни, – оно выбирало целомудрие, бедность и стабильность. В отличие от неугомонных «неусыпающих», бенедиктинские монахи давали обет оставаться в одной общине всю жизнь{945}. Однако монастырь не столько предназначался для индивидуального духовного поиска, сколько выполнял социальную роль: давал занятие младшим сыновьям знати, которые не имели надежд владеть собственной землей и могли стать дестабилизирующей силой в обществе. В то время западное христианство еще не различало общественное и частное, естественное и сверхъестественное. Таким образом, ведя духовную брань с бесами, монахи вносили вклад в безопасность общества. У аристократа было два способа служить Богу: воевать или молиться{946}. Монахи были своего рода духовными солдатами. Их битвы были такими же реальными, как и у обычных солдат, но намного более важными:

Настоятель вооружен духовным оружием, и помогают ему монахи, помазанные росой небесной благодати. Совместно и в силе Христовой, мечом духа, они противостоят хищным козням дьявола. Они защищают короля и клир от нападок незримых врагов{947}.

Каролингская аристократия была убеждена, что успех их земных битв зависит от духовной брани монахов, пусть даже сражаются последние лишь «бдениями, гимнами, молитвами, псалмами, милостыней и ежедневными мессами»{948}.

Первоначально в западном христианском мире было всего три сословия: монашество, клир и миряне. Однако в каролингский период возникло два особых аристократических сословия: «сражающиеся» (беллаторес) и «молящиеся» (ораторес). Отныне священники и епископы, несшие служение в мире, – некогда отдельное сословие – мыслились как одно целое с монахами и все чаще жили по-монашески, мирно и целомудренно. Франкское и англо-саксонское общество отчасти сохранило древние арийские ценности. Поэтому воины в нем несли на себе печать скверны, которая лишала их права соприкасаться с сакральными предметами и служить мессу. Но военное насилие вскоре получило христианское благословение.