Поля крови. Религия и история насилия

Многим казалось, что Французская революция потерпела неудачу. Системное насилие наполеоновской империи шло вразрез с революционными принципами, а Наполеон еще и восстановил в правах Католическую церковь. За надеждами 1789 г. следовали все новые и новые разочарования. Славные дни падения Бастилии сменились сентябрьскими расправами, эпохой террора, вандейским геноцидом и военной диктатурой. А когда Наполеона свергли (1814 г.), на престол воссел Людовик XVIII (брат Людовика XVI). Однако революционные грезы не умирали. Дважды, хоть и ненадолго, Республика возрождалась: в Сто дней перед окончательным поражением Наполеона в битве при Ватерлоо (1815 г.), а также между 1848 и 1852 гг. В 1870 гг. она возникла опять и на сей раз просуществовала до уничтожения нацистами в 1940 г. Поэтому Французскую революцию лучше рассматривать не как неудачу, а как взрывное начало долгого процесса. Таких масштабных социальных и политических перемен, порывающих с тысячелетиями автократии, в одночасье не достичь. Революции занимают много времени. Однако в отличие от некоторых других европейских стран, где аристократические режимы глубоко укоренились и просуществовали еще многие годы (пусть в ограниченной форме), Франция в итоге превратилась в светскую республику. Об этом длительном и болезненном процессе не следует забывать, прежде чем считать неудачами революции, которые случились на нашем веку, скажем, в Иране, Египте и Тунисе.

Французская революция изменила европейскую политику, но не аграрную экономику. Новое время достигло «совершеннолетия» в ходе Промышленной революции в Англии, которая началась в конце XVIII в., хотя ее социальный эффект полностью сказался лишь в начале XIX в.{1311} Толчок процессу дало изобретение парового двигателя, который позволил существенно поднять производительность и способствовал беспрецедентному росту экономики. Примеру Англии вскоре последовали Германия, Франция, Япония и Соединенные Штаты. Отныне эти индустриализованные страны уже не будут прежними. Промышленность отвлекала все больше людей от сельского хозяйства; экономическая самодостаточность канула в Лету. Правительство также стало контролировать жизнь простых людей немыслимым для аграрного общества образом{1312}. В «Тяжелых временах» (1854 г.) Чарльз Диккенс изобразил индустриальный город как своего рода ад: рабочие (уничижительно именуемые «руками») живут в полной нищете и рассматриваются лишь в качестве ресурса. На смену эксплуатации аграрного государства пришло структурное насилие индустриализации. Конечно, развивались и более гуманные государственные идеологии, и все больше людей получали доступ к благам, которые прежде были уделом знати. И все же, несмотря на усилия некоторых политиков, неодолимая пропасть разделяла богачей и бедняков.

Просвещенческие идеалы – терпимость, независимость, демократия, интеллектуальная свобода – были уже не только благородными мечтами, но и практической необходимостью. Массовое производство требовало массового рынка. Поэтому простой народ нельзя было держать на уровне прожиточного минимума: кто будет покупать промышленные товары? Все больше и больше людей вовлекались в процесс производства – как фабричные рабочие, печатники или офисные клерки, – а потому им был необходим хотя бы минимум образования. Неизбежно они начинали требовать участия в органах государственного управления, а новые средства коммуникации позволяли рабочим добиваться политической сплоченности. Поскольку ни одна конкретная группа не могла доминировать в правительстве (или даже эффективно противостоять ему), возникало соперничество между партиями{1313}. Для экономики стала важна интеллектуальная свобода: инновации, необходимые для прогресса, можно было осуществить лишь при свободе мысли, которую не стесняют класс, гильдия и Церковь. Правительствам приходилось задействовать все человеческие ресурсы, поэтому аутсайдеры (например, евреи в Европе, католики в Англии и Америке) получали все больше прав.