Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности

В работах российских эволюционистов соотношение географического, антропологического и лингвистического критериев в процессе классификации народов, этносов и этнических групп получило в целом довольно определенное обоснование. Д.А. Коропчевский[465], склонный отождествлять антропологию с этнографией, исходил в своей классификации из постулатов Ф. Ратцеля и Э. Тайлора, принимая стадиальное разделение народов: «Теоретически главным предметом исследования… является народообразовательный процесс, начиная от его первичной формы („рода"), продолжая дальнейшими осложнениями ее („племенами") и кончая законченной формой, к которой может быть приложено обозначение „народа". Практически задача этнолога сводится к определению – к какой из стадий этногенетического процесса может быть отнесена та или другая наблюдаемая… группа?… Насколько эта степень развития зависит от окружающих условий?»[466].

Этот фрагмент свидетельствует о том, что эволюционистские взгляды на стадиальность формирования типов этнической общности в науке уже сложились, и главная задача этнографии понималась как «закрепление» места народа на лестнице эволюции. В классификации народов Д. Коропчевский прибегал к понятию хозяйственно-культурного типа (в частности, он последовательно выделял типы «земледельцев», «кочевников», «мореплавателей» и т. д.). В лекциях по этнографии, читавшихся в курсе географии, ученый подчеркивал, что народы следует изучать «в связи с их местопребыванием, т. е. зависимости их от естественных условий… при этом выясняется причина культурного уровня или культурного значения народа, а именно его материальное благосостояния и умственного развития»[467].

Ученик Богданова Д.А. Анучин использовал в своей научной работе разработанный Э. Тайлором «естественнонаучный метод» этнографического (антропологического) исследования; в основе его классификации явлений культуры лежало уподобление человека, предметов и явлений его мира видам растений и животных[468]. Заметим, что Анучин, исходя из эволюционистских представлений, ставил «в пример» этнографам их коллег-зоологов, умеющих работать над реконструкцией процесса складывания, развития и изменения видов и призывал располагать этнографические факты в такой последовательности, чтобы выстроить стройную историческую картину. Он, таким образом, вновь возвращается – но уже на новом этапе – к идее создания такой единой системы классификации этносов и народов, которая могла бы составить всеобщую таблицу, а ее элементы могли бы быть расположены с учетом эволюции и соотношения в синхронии.

Существенно и понимание Э.Ю. Петри принципов классификации народов. Он так же, как и Анучин, ориентировался на зоологическую классификацию в качестве образцовой, и также полагал, что физические параметры не могут быть определяющими при установлении этнической и расовой принадлежности: «Мы обращаемся при классификациях… к третьему разряду антропологических примет, имеющих в своей основе психологию. В данном случае – приметы лингвистические… а также… приметы, представленные явлениями духовной жизни, и даже известные приметы материальной культуры»[469]. Петри настаивал на том, что ни один критерий (даже языковая принадлежность), взятый без учета других, не может использоваться в качестве этномаркирующего, т. е. предвосхитил системный подход.

Языковая. Антропологическим вариантом «ландшафтного подхода» назвала М. Могильнер антропологические классификации народов Российской империи в конце XIX столетия. Действительно, и географо-статистические описания Империи, и популярные этнографические очерки – независимо от того, публиковались они в качестве самостоятельных работ или представляли собой дополнение к курсу отечествоведения, – исходили из географического членения пространства. Однако в этнической классификации народов нельзя было обойтись без учета языкового родства. Но в 1880-90-е гг. в антропологических, этнографических (народоведческих) классификациях такой важный признак, как язык, отходит на второй план («признак второго разряда»[470]) – точнее, он уступает свое прежнее главенствующее место антропологическим (расовым) признакам как более точным. Судя по тому, как тщательно исследователи аргументировали отказ от лингвистического критерия идентификации, этот вопрос представлялся довольно острым[471]. Постепенно начинают отказываться от характера (нрава, «психических свойств») народа как этномаркирующего признака, поскольку эти особенности «мало изучены»[472].