Поляна, 2013 № 02 (4), май

— А что угодно. Точно сказать не могу. Могу предположить. Ты можешь, например, броситься под поезд, удавиться, отравиться, из окошка выпрыгнуть, ты ведь, кажется, как и я на семнадцатом этаже проживаешь … Да мало ли чего. Выбирай, что нравится. Это уж твое дело. Если прочтешь письмо.

— Ха! Любопытно.

— Любопытно?.. А ты знаешь, откуда я звоню?

— Понятия не имею.

— А вот чтобы имел, я тебе скажу. Из морга я звоню. Из морга. Я невольно вздрогнул.

— Полчаса назад, — продолжал Варакута, — сюда привезли чету наших психоаналитиков Филиппских. Наелись яду. Они, между прочим, тоже получили письмо. Прочитали, поджарили на ужин яичницу с беконом, откупорили по бутылочке прекрасного пражского пива, но ни есть, ни пить не стали… А вместо этого — наелись крысиного яду! — Не может быть!

— Нет, честное слово. Так бутылки и стоят откупоренные, а пиво уж выдохлось… Даже по глотку не выпили. — Ты что, дурака валяешь?

— Ты отравление Филиппских имеешь в виду? Так я тоже сначала сказал — не может быть. Да только они здесь не одни лежат. Да. Здесь еще кое-кто лежит. Тривайлов здесь лежит. А еще Пальцев Алевтин. — Ты с ума сошел!

— Нет, еще не сошел. Но сойти, однако, можно. Тривайлов разворотил себе грудную клетку картечью из любимого охотничьего ружья. Вышел во двор, влепил из одного ствола в скамейку, как бы для пробы, а из другого ствола — уж в себя. А доктор-целитель Пальцев ухитрился удавиться на подтяжках. Помнишь, у него были такие — с ромбиками? Я помнил. И у меня в голове сразу возник образ нашего Алевтина Пальцева, который прикручивает подтяжки с ромбиками к потолочному крюку.

— А ты получил такое письмо? — спросил я Варакуту, начиная что-то понимать.

— А как же. Вот оно, проклятое, лежит в кармане, давит на сердце.

Немного занемевшими руками я сунул конверт с письмом в пухлый телефонный справочник. Промелькнули у меня, конечно, кое-какие догадки, но от них мне еще больше сделалось не по себе.

— Такое дрянное письмецо, — верещал тем временем Варакута, по своему обыкновению перетасовывая попадающиеся на язык эпитеты, — дрянцо такое, говеная просто-таки раздрянь, что и дряннее придумать нельзя. Хоть не верующий, а перекрещусь. Тьфу ты! Чтоб тебя, поганая бумажка, обратно черт забрал! Вот ведь чума какая!

— Но что в этом письме? — проговорил я, скорее размышляя, чем спрашивая.

— Чего проще, возьми — и прочти! — фыркал Варакута. — Вот я возьму и прочту! Я ведь без предрассудков. У меня пять высших образований. Я на семи языках объясняюсь. А потом, глядишь, хватятся: Варакута! Где Варакута? Нет Варакуты. Детки спросят: где наш толстый папочка, еще с утра сидел за компьютером? Нетути папочки. Знакомые-приятели, может, перемигнутся: был тут у нас один такой, Варакута по фамилии, кажись. А где ж он? Эй, не видал кто, Варакуты? Нет, никто не видал. Да он ведь, кажись, того…

— Что же делать? — спросил я. — В смысле вообще.

— Можно заявить, — предложил Варакута.

— А что, — подхватил я эту мысль, которая мне тогда показалась вполне разумной, — сейчас же надо заявить. Нельзя же, в самом деле, чтобы людей так повально гробили и мочили. Прямо на Петровку… Или вот! Да! Надо нашего Петровича привлечь! — Только, — напомнил Варакута, — уж больно дельце поганенькое.

— Тем более. Не сидеть же сложа руки… Кстати, а что там в уголовном розыске? Они ведь прочли или прочитают эти письма, проведя обыск в квартирах.

— Пока что не прочитают, — снизил голос Варакута. — Письма-то все у меня. Здесь. Петрович, кстати, и доставил.

— И что теперь?

— А ничего. На этом наш разговор закончился. Я подошел к окну и взглянул на нашу неосвещенную улицу, которая казалось теперь какой-то черной пропастью, на дне которой изредка проползали светлячки-автомобили. Метель улеглась. Комочек луны, похожий на сгусток плесени, едва просматривался в густых тучах, черных даже для черной зимней ночи.

Потом я лег спать. И опять стало сниться, что я попал в какой-то темный театр…

Меня разбудили осторожные, коротко-дергающие, словно слабые удары током, звоночки в дверь. Был третий час ночи. Я снова зажег свечку, накинул халат, босиком, на цыпочках прошел к двери. Открыв, увидел на пороге Аркашку Цветкова, сильно припорошенного снегом. С ним явились еще гости. Полковник Петрович, помощница депутата Екатерина Сергеевна Утюгова и музыкальный журналист Ксаверин. Я ввел их в квартиру, помог раздеться, неловко перепрыгивая босыми ногами по осыпавшимся с вошедших ледяным комочкам снега.

Вся компания прошла в комнату и расселась кто где. Я их ни о чем не спрашивал. Сел к себе на диван, шаря под ним ногами в поисках шлепанцев.

Полковник Петрович неторопливо извлек из внутреннего кармана несколько конвертов и тяжелой лапой хлопнул их на стол так, что в чайной чашке звякнула ложечка.

— Извольте! Вот! Только тут до меня дошло.

— А… где Варакута?

Они молчали. Аркашка Цветков подошел к окну и, глянув вниз, пробормотал:

— А у него тоже семнадцатый. Взял, понимаешь, компьютер под мышку, открыл окошко — и вместе с компьютером — у-ух!..