Поляна, 2013 № 03 (5), август

В полуметре от него пристроился на мху Черныш. Его темная шубка блестела от влаги, но лег он так, что вода с крыши стекала стороной, а сам он оставался сухим. Охотник мысленно похвалил зверька за сообразительность. Но чем он там занимается? Присмотрелся — батюшки! Да он же переднюю ляжку оленью грызет! Достал из ямы кость, на которой еще довольно мяса оставалось, спрятался от дождя под крышей, и уплетает ворованное на глазах у хозяина! Ну, не нахал ли? Гарт сначала хотел песца шугануть, но потом постыдился животное под холодный дождь выгонять, да и учили в школе, что чувство частной собственности — суть вредный пережиток капитализма.

Пора было вставать по своим делам. Как он ни осторожничал, вылезая из бочко-лодки, Черныш все же выскочил. Отбежал в сторонку и стал за человеком наблюдать.

— Не убегай, Черныш. Учись. Смотри, как люди живут!

Сашка был рад этому любопытному щенку. Ему не хватало Таймыра, с которым он привык разговаривать, как с младшим братом. Гарт быстренько сдернул плащ со сложенной конвертиком оленьей шкуры, накинул его на плечи и занялся кострами. Дальний совсем потух, над ближним, прикрытым обгорелыми досками, чуть вился белесый пар. Снова разжег костры, и поставил на ближний кастрюлю с олениной.

Черныш появился с подветренной от кастрюли стороны и стал принюхиваться. Но вдруг насторожился, поднял ушки топориком и прислушался.

Затем резко подпрыгнул и ударил обеими передними лапками по мху. Из-под лап выскочил лемминг и бросился по лемминговой дорожке наутек.

Песец в два прыжка настиг лемминга, но схватить его не успел. Мышь круто развернулась, села на задние лапки, упираясь в утоптанную дорожку куцым хвостиком, и резко засвистела, ощерив острые желтые резцы. Песец несколько мгновений смотрел на мышь сверху, и так и сяк наклоняя голову. Потом вдруг мгновенным движением схватил лемминга передними зубами за шиворот и подбросил кверху. Мышь закувыркалась в воздухе, песец опять с чрезвьиайной быстротой ухватил ее резцами, с треском раскусил голову и проглотил.

— Ловок! — заметил Гарт. — Но зачем такая долгая прелюдия и сложные пируэты? Не проще ли догнать и тут же, без долгих разговоров, съесть?

— Вау! (Ты же видел, как они чувствуют дистанцию. Тут же разворачиваются и готовы вцепиться тебе в губу! А кусаются пребольно!)

— Леммингу сверху еще удобней кусаться!

— Вау! (Нисколько! У него от кульбитов в голове пертурбация: не сообразит, где верх, где низ. Тут уж не зевай — голову ему прокуси. А то в язык вцепится. Больно — ужас как!)

— Какие ты слова знаешь интересные… Где учился-то?

— Вау! (Мама с папой учили и на примере показывали. А вы, люди, разве не таким способом мышей едите?)

— Признаюсь по секрету: мы вообще мышей не едим!

— Вау! (Это почему же? Вкуснее жирного мыши́ нет ничего на свете!)

— Н-ну… видишь ли… у нас несколько иное представление о том, что вкусно и что нет.

— Вау! (Уже заметил. Нет, чтобы мясо сырым съесть, вы его сначала нагреваете, а когда оно всякий вкус потеряет и станет как тряпка, тогда едите. Непонятно все это, не по-нашему.)

— Уважаемый Черныш! Я постараюсь донести до своего народа все способы охоты и манеру жизни твоего народа. А пока держи кусок сырого мяса. И спасибо за урок!

А тут и дождь перестал. Сквозь разрывы в облаках стало видно синеву.

Боже мой, какая радость!

Какая это радость — синее небо!

Даже клочок синего неба — какая это радость!

Нельзя жить без неба. Глаза сами вверх тянутся. За ними душа.

Небо — это вечное утро. Кто, глядя на небо, не вспомнил детство свое?

Далекие предки Гарта, первые охотники, наверное, так думали:

«Вон там облака. За облаками — вечная синева.

А за синевой — тоже все на крови?

На боли, на горечи стоит»?

Черныш уже без страха забрался под крышу и принялся с увлечением грызть кость. А Сашка почувствовал прилив силы в душе. Опять он хозяин. Опять есть у него домашнее животное, о котором надо заботиться, и которое даст знать о приближении врага. Кстати о врагах: арбалет-то под дождем оставил! Тетива на нем намокла и провисла — не выстрелить! Вот разгильдяй, так разгильдяй! А если «босой» появится, опять в него головнями швырять? Крайне недовольный собой, Сашка подсунул свое оружие поближе к струе дыма: часа через два-три опять будет в норме. Тут закипел олений бульон в кастрюле и охотник сел завтракать. Не завтрак, а пир! Есть хлеб. И лепешка на соде. «Вот ты, Черныш, утверждаешь, что самая вкуснятина — это толстый, жирный лемминг. А по мне так ничего нет вкуснее горячего оленьего бульона с черствой лепешкой!»

— Хочешь кусочек? — сказал Сашка Александросу с набитым ртом.

— Опять дразнишься? Ты лучше вспомни, какой ветер дул в те три дня, пока ты болел.

— Три? На мой счет — два.

— На мой — три. Ветер вспомнил?

— Как не вспомнить! Южак. И теплынь была — оводы и трясогузки появились.

— Оводы нам ни к чему. Южак — это на полрумба круче к берегу волны ложатся, по-другому ил-песок намывают. И размывают.

— Что-то не врублюсь… при чем тут «размывают»?

— Вот. А обижаешься, когда тебе на позднее зажигание указывают!

— Но-но, полегче! А тупице пальцем покажи!