Полярная авиация

— Не о деньгах, не о деньгах. Наши задачи слишком ответственны…

— А он, дурак, пошел. Предупреждали его, предупреждали…

— Ну, давайте. За полюс.

— Давай.

— За нашу полярную вечность, друзья!

— Да пошел ты со своей вечностью!

— Тебе еще только предстоит понять!..

Магомедов пил водку постоянно, начиная с раннего утра, и она не приносила ему ни малейшего вреда. А Николай Степанович пошатывался и без водки.

Иногда приезжал полковник. От разговоров уклонялся, на вопросы отвечал, так, что становилось совсем непонятно. Присутствие полковника длилось обычно так. Входил и садился за стол. Все «абитуриенты» тоже садились. Подавали чай. Похлебав и позвенев в стакане ложечкой, полковник произносил: «Ну, помолчим». И все молчали, просто сидели и молчали. Во время такого сидения Штернфельду часто удавалось действительно ничего не делать, полностью остановиться и погрузиться в звенящую пустоту. Молчание иногда длилось дня по три. Потом полковник вставал, прощался с каждым за руку и уходил в направлении станции.

Бывало, полковник устраивал своего рода беседы. Например, рассказывал об «изучении матчасти». Или о том, как правильно ходить по степи. Обращаясь к Николаю Степановичу, долго объяснял, что, вполне возможно, никакого полюса нет, и то, что они все здесь оказались, — не более чем нелепая случайность, к которой, однако, следует отнестись со всей серьезностью. Николай Степанович скорбно затихал. Магомедов ждал удобного случая, чтобы улизнуть к своим Люськам и Ленкам. Штернфельд словно бы отсутствовал, иногда приобретая очень тупой вид. Бубов быстро засыпал прямо за столом.

Но чаще всего — просто молчали. Прошло какое-то количество лет. Это было заметно по мелькающим временам года.

8

Наступила космическая эра. Среди степи, гораздо восточнее сарая, построили космодром. Раз в несколько месяцев происходило невообразимое. С грохотом, ревом и сиянием через все небо, «от востока и даже до запада», проносилась очередная космическая ракета, построенная упорными людьми. Ракеты, взрываясь, красиво падали далеко от степи, среди городов, поселков, промышленности и железных дорог. Никак не удавалось преодолеть земное притяжение. Впрочем, такая задача и не ставилась — полеты были пока только экспериментальными, хотя и пилотируемыми, в каждом корабле человек по пятнадцать: командир, космонавт-исследователь, бортинженер, рулевой, бухгалтер, повара, стюардессы, уборщицы… Заранее, перед полетом все члены экипажа посмертно награждались сверкающими золотыми орденами, а их гранитные изваяния в натуральную величину устанавливались вдоль Аллеи космической славы, которая кругами извивалась в пустынной степи вокруг космодрома. Конкурс в отряд космонавтов был сумасшедший.

Как-то раз Штернфельд видел по телевизору выступление главного космического конструктора и вдохновителя. Седенький академик, тряся клинообразной бородкой, заикающимся пророческим фальцетом талдычил: «Настанет время, когда необъятные просторы космоса будут бороздить тысячи автоматических, беспилотных кораблей, управляемых с Земли. Но это — дело отдаленного будущего. А пока мы не можем обойтись без людей, которые бы лично направляли корабли в сияющую пустоту космоса. Вечная слава героям!»

После очередного прогремевшего над головами удачного космического эксперимента Магомедов вдруг брякнул:

— Здорово. Вот бы и нам так: раз — и все.

Все умолкли, задумавшись. Николай Степанович тихонечко замычал, как от зубной боли.

— Да у нас то же самое, — неожиданно для себя ответил Штернфельд. — Только долго. Но это — без разницы.

Изучали матчасть. С трудом проворачивая ржавые болты и срывая заклепки, разбирали то, что осталось от «Ильи Муромца», до винтика. Переносили все это, отдельно каждую деталь, в конец взлетной полосы, и там опять собирали остов воедино. На это обычно уходило целое лето. А следующим летом все повторялось в обратном порядке, и к осени «Илья Муромец» снова романтически-угрюмо возвышался около сарая, незаметно аккомпанируя горловому пению Николая Степановича Сидоренко.

9

Однажды вдруг приехал тот самый генерал, который когда-то, в самом начале, благословил их на это многолетнее странное бездействие. Охранники ввели его в сарай, поддерживая подмышки, и усадили во главу стола. Внешне генерал не изменился — та же складчатость на лице, те же сияющие звезды на теле. Все были в сборе. Генерал поднял глаза — оказалось, он плакал, беззвучно трясясь. Преодолевая рыдания, встал.

— Награждается звездой героя, — смотреть на это было невозможно. — Посмертно. Смертью храбрых. — И со звоном бросил в подставленный охранником стакан с водкой небольшой, нестерпимо-красивый, сверкающий орден-звезду.

Опрокинув стул, выбрался из-за стола и тяжело, грузно поплелся к двери, ведомый охранниками.

Водка со звездой так и осталась стоять на столе, в тишине и всеобщей неподвижности. Все четверо сидели молча по углам, ничего не понимая и одновременно обо всем догадываясь.