Полярная фактория

Мы растянули огромный таборный брезент на подпорках и козлах из жердей. Шатер получился большой, но весь его пришлось завалить кладью. Сами разместились в закоулках и щелях между кулями, мешками и ящиками.

Спать на земле невозможно — она здорово холодная. На глубине полуметра не оттаял лед. Там залегает вековечная мерзлота, толщиной не меньше, как говорят, 50 саженей. Этот почвенный лед легко прощупать по звуку на краю берегового откоса. Если ударишь ногой в край крутого спуска к воде, то гул идет громкий и звонкий, точно под землей скрыт огромный стеклянный колокол.

Никакая шерстяная или пуховая одежда не может спасти от страшного, мертвящего холода, идущего от мерзлоты. Только надежные полярные меха, как олений или медвежий, способны предохранить от простуды.

Мы спим на койках. По ночам кутаемся в одеяло и полушубки. В бурю брезентовая крыша шатра хлопает, точно стреляет из ружья. В таборном брезенте не меньше двадцати пяти пудов весу и, кроме того, мы придавили его наверху толстыми полуторавершковыми плахами. Однако это не помогает. Дьявольский вихрь вскидывает полотнище, будто ситцевую тряпочку, и сметает многопудовые плахи, как щепки.

Главная же неприятность — в дырках, брезент порван во многих местах. Когда идет дождик — у нас повсюду капает, просачивается, брызжет. Хорошо, что песок имеет свойство впитывать воду, как губка — луж нет.

Но все это, конечно, пустяки. Лето — везде лето. Дождь прекращается, буря стихает, является солнце — и от неприятностей нет даже воспоминаний. Только подмоченную сушку мы спешим вынести и высыпать на крыше плотничьего барака. По признакам, эта сушка перенесла на своем веку много невзгод — и мокла, и сохла, и прела. В некоторых мешках она сизого цвета, как нос старого алкоголика. В других — зеленая, замохнатившаяся от плесени. Ни свиньи, ни собаки не едят.

— Придется списать по акту — не кормить же такой отравой туземцев, — говорит Вахмистров.

Хозяйскому сердцу заведующего приходится то-и-дело сокрушенно сжиматься. Из двухсот кулей и мешков баранок — добрая половина негодна. Сахар подмочен. Ящики, мешки, тюки — все продырявлено, везде утечка.

На берегу, под вторым брезентом, новым и целым, сложены ярусы муки, сахару, чаю, круп, сушеных овощей, табаку, куряги и прочих продуктов и товаров. Прилив к ним не доходит, но чорт его знает, куда вообще доходит прилив! А что, как какая-нибудь невиданная буря, и наши сокровища зальет, перепортит, унесет…

— Поднатужимся, товарищи! — без устали повторяет Вахмистров, утром вставая и ночью ложась. — Каждый ящик, всякий мешок, поднятый на откос, в наш шатер — уже спасен. Тут нам не страшны никакие бури. А ну-ка, дружно!.. — и первый прет на откос с тяжелым мешком на плечах. Поднатуживаемся и мы.

Носить трудно. Откос крутой, в сыпучем песке глубоко тонет нога. У всех растягиваются сухожилия, трое надорвали поясницы. А шторм все маячит своей неопознанной угрозой и штабель клади словно ни чуть не уменьшается. Там внизу, на гладком песке, в десяти шагах от линии прилива — все наши тревоги, все беспокойство. Похоже, будто в семье лежит тяжело больной и, что бы кто ни делал, чем бы не был занят, все мысли сосредоточены у одной постели.

Даже женщины не сидят без работы: разбившись попарно, они подбирают, носят и складывают дрова.

НАШИ ОСЕТРЫ

Чуть ли не на второй день по уходе „Микояна“ инструктор фактории сказал:

— Надо наладить невод да изловить рыбки. Пойдем-ка.

Из-под клади мы извлекли здоровенный тюк и стали разбивать оснащенный невод. Его длина 300 погонных саженей. Такие невода, по местному названию „салмочные“, рассчитаны на охват порядочного водоема, чтобы из атакуемой салмы выхватить разом всю рыбу. Хотя мы получили невод, как новый, но он, кажется, уже побывал в работе. Кибас (грузила) и наплав (поплавки), правда исправны, однако самая сеть зияет множеством больших и малых дыр. Пришлось предварительно заняться починкой.

Починка отняла часа три, и к вечеру мы решили закинуть тоню. На ловлю работники фактории мобилизовались поголовно, включая женщин. В помощь прихватили семерых плотников тащить сеть из воды.

— Если есть рыба — всем хватит! — самоуверенно заявил Вахмистров.

Невод уложили в самую большую из трех наших лодок. Расстоянием не стеснялись — неводить, так уж неводить, как следует! Веревки, которыми оснащен невод, удлинили еще на 800 саженей. Лодка ушла дальше километра от берега.

Правильным, красивым полукругом легла сеть в воду. На чуть приметной ряби, морщившей поверхность бухты, темным шевелящимся пунктиром поплавков обчерчивалась дуга. Один конец прогонов (веревки) держали мы на суше, с другим отчаянно выгребали на лодке тоже к берегу.

— Помаленьку выбирай! — скомандовал инструктор.

Он стоял на корме и травил свой конец прогона в воду. Как только лодка ткнулась в песок, мы подхватили второй прогон.

— Медленнее!.. Равномерно!.. Не дергайте!

Тянуть тяжело. По семи человек у каждого конца, мы гуськом, перекинув мокрую веревку через плечо, согнувшись в три погибели, шагаем тихо-тихо, как упряжные волы.