Полярная фактория

Ночная гнусь исчезла, наступило утро — предсолнечный час. Зеленая тундра казалась чисто умытой, ярко сочной. Клочками кой-где клубился туман. У ног чуть плещется речка: прилив гонит воду вверх против течения, и она в борьбе урчит. В осоке копошатся и гомонят выводки водяной птицы. Покой и мир… Для полноты картины не хватает лишь человеческого жилья — каких-нибудь нескольких изб по скату хотя бы вон того холма, или стада коров, уткнувших морды в пышную траву. Хорошо, конечно, и так, как есть, но уж очень пустынно. Мох мы нашли быстро. Его столько в ямальской тундре, что для вывоза потребовались бы сотни буксиров, подобных „Микояну“. За ним на Тамбей не стоило ехать. Бесчисленные мшанники мы обнаружили в двадцати шагах от фактории. Но глины так и не сыскали, хотя и она, конечно, есть.

Зато уток набили с десяток в каких-нибудь полчаса. Делается досадно на эту глупо-доверчивую птицу, когда она подпускает охотника на несколько шагов.

Однако нам некогда заниматься охотой. Поднимался ветер, по губе разошлась волна. Оставив лодки на якорях, а просохший невод уложив на берегу, мы пешком двинулись в обратный путь.

Это была знатная прогулка. Встречное солнце слепило нам глаза, встречный ветер мехами вздувал наши легкие. Казалось, что ямальское утро смеется и шалит, забыв на час про свою полярную скупость на ласки.

Хорош Ямал в этакие деньки северного лета!

УРАГАН. ДЕВСТВЕННОСТЬ МЕТРАЖА. НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ЭКСКУРСИЯ

С утра 17 августа мы работали в одних рубашках. День прекрасный, тихий, теплый. Накануне вновь неудачно пытались ловить рыбу все тем же дырявым неводом и с дневным отливом принялись за уборку сети. Вешала у нас простейшие — из крепких жердей, составленных козлами. На них мы развешивали мокрый невод. Вдруг сразу потемнело. Именно сразу. В каких нибудь 10—15 минут великолепный день померк, солнце потускнело и перестало греть, вода насупилась, бухта словно вспухла.

Я даже не понял, откуда взялся туман: сверху ли из воздуха, или снизу от мокрой тундры, но он заклубился космами и поплыл низко над землей — жутко-холодный, пронизывающий до костей.

А через полчаса творилось чорт знает что. Ветер, в буквальном смысле слова, ревел. Срывался временами дождь, и с такой силой хлестал, что телу больно, как от розги — трудно выдержать.

Губа взбесилась. На песчаный берег волны кидаются с грохотом и гулом. Бухта, как огромный котел, кипит чудовищными валами, обгоняющими и рвущими друг друга в клочки.

Наш намокший брезент шатра весит никак не меньше полусотни пудов, и все же его полотнищами ветер треплет, точно носовым платком. Надо иметь крепкое тело и сильные ноги, чтобы сопротивляться такому урагану. Зато по ветру я бежал к шатру быстрее зайца и, вероятно не сумел бы остановиться, если бы не ухватился обеими руками за козлы подпорок.

Вот он — полярный шторм!

Дождь сменяется изморозью, изморозь туманом. Все это, чередуясь в дьявольской чехарде, с воем и свистом несется куда-то на адский шабаш. Грозы, как мы ее знаем, — с молнией, и громом, нет. Но беспрерывно уши разрывает гул, рев, тяжкие, глухие удары, словно из всего полуострова выколачивают душу.

Мы забились по койкам, укутались в разное барахло, прикрылись плащами. Шатер точно решето. Отовсюду дует, плюется, брызжет.

В тяжелом полусне-полуяви прошел остаток дня и короткая, впервые настояще-черная ночь. Утро принесло мало перемены. Из-под одеяла и вороха одежды не хотелось высовывать носа. Температура не выше нуля.

Впрочем, относительно температуры я должен оговориться: измерять ее нам нечем. Как это ни дико, но у нас нет абсолютно никаких измерителей — ни термометра, ни хронометра. Нас снабдили тремя будильниками из сорта последней рыночной дешевки, но каждой из них останавливается по несколько раз в день. Если я где-либо в этой книжке говорю о температуре, то за точность прошу извинить: ее мы определяем смекалкой.

Вахмистров, правда, повесил с гордостью собственный чистенький барометр на главном столбе нашей палатки, однако с первых же дней мы обнаружили, что стрелка с подозрительным постоянством стоит на „ясно“. Описанный ураган непроизвел на этот инструмент никакого впечатления, а когда кто-то встряхнул его, то стрелка беспомощно упала вниз, ткнулась в „буря“ и уж поднять ее не удалось.

Так мы и живем без каких бы то ни было „метражных“ наблюдений за Ямалом.

Буря длилась двое суток. За ночь она как бы урегулировалась — это уже не был ревущий, все опрокидывающий ураган. Стихии пришли к какому-то полусоглашению и бушевали с меньшей яростью, но все наши работы приостановились. Лишь к 19-му числу ветер пал баллов до 7—8.

Конечно, нас больше всего тревожили береговые грузы. Вода подступала к ним почти вплотную. Мы смотрим на это, как на предостережение. Почем знать, не является ли пережитый шторм только вступлением к еще более страшным бурям? Август, в сущности, лето или начало осени. Славится же буйством именно осень.