«…Сама не своя… Не опомнюсь от всего, что произошло около телевизора. Казалось бы, не смогу смотреть людям в глаза, а я иду по заводу со вздернутым носом, сияющая и глупая… И мне ни капельки не стыдно!
Всякая уважающая себя девушка должна ждать, пока ей скажут желанное слово, от которого ее бросит в жар. Так заведено веками, идет от дедов. Именно от дедов, а не от бабок. Потому, что выбирали деды, а бабки, тогда молоденькие, рдеющие, ждали.
Это сейчас я стала такая храбрая, когда уже выдала себя с головой. А то бы тоже сидела и ждала, когда после плавания «кто-нибудь» скажет мне заветное слово… Но я сама выпустила его, как ласточку. И не жалею! Оно слетело с моих губ, хотя они и произносили только слова испуга.
Я весь вечер играла, счастливая и смущенная, воображала Хрустальный дворец и девушку, которая плакала в тоске по героическим дням. Всегда думала, что только на такие слезы способна, а слезы-то оказались самыми простыми, женскими… И тем дороже, может быть, они?
Неужели… только «вопреки»? Или все-таки и «за что-нибудь»?
Когда я думаю о тебе… Ой, сорвалось!.. Это тоже ласточка заветная!.. Когда я думаю о тебе — теперь только так буду звать, — я тысячу раз могу повторить «за что, за что, за что»! И тут будут: и сила, и мужество, и сдержанность, и спокойствие, и воля, и робость. Эта милая, смешная робость, которую я ценю больше пылких речей. Я буду перечислять прямоту и честность, благородство и долг… Буду говорить, говорить… и все о тебе!..
И все-таки ты прав. Не только «за что-нибудь», но и «вопреки». Вопреки самой себе, которая — какая глупая, смешная! — противилась этому всеми силенками. Вопреки тому, что ты всегда будешь в плаванье, за что я должна была бы возненавидеть твои корабли, но я их вопреки всему…
Нет! Не проговорюсь! Даже о кораблях не скажу этого… Нет! нет! Мы, девушки, должны ждать, когда нам скажут желанное слово.
О, если бы ты знал, какое оно желанное, ты бы давно, давно сказал его мне… И я знаю, знаю, что скажешь. Иначе разве моя хваленая гордость позволила бы мне все это написать тебе?
Скажешь. Я жду его, настороженная, устремленная вдаль.
Я думала о том, кто в море. Мне хотелось быть с ним. Я перестала играть на рояле, выпрыгнула в открытое окно, как девчонка, и попала ногой в клумбу: я ведь живу на первом этаже. Потом старательно заглаживала свой предательский след. Пахло левкоями. На сердце было сладко.
Я хотела быть с тем, кто в море. Я прокралась на берег озера, разделась и поплыла. Брызги светились, как искры. Это все луна!.. Та самая, волшебные лучи которой принесли мне твое изображение.
Я отплыла от берега далеко-далеко, лежала на спине и смотрела на черное, «плюшевое» небо, на «нашу» луну. Ведь случайно и ты мог смотреть на нее.
И вдруг что-то вспыхнуло на берегу. Над заводом вставало яркое зарево. Мартеновский цех светился изнутри, косые расходящиеся лучи вырывались изо всех проемов и доставали до самого неба, мягкого и мохнатого. Таким оно мне казалось. Очевидно, шла плавка.
Я поплыла от берега, и каждый раз, как я оборачивалась к нему, мне становилось все веселее и радостнее. Я даже пела, плыла и пела.
Я чувствовала себя далеко от берега… с тем, кто в море.
Лена».