Полярная станция “Зебра”

В это утро я так ни разу и не покинул центральный пост. Почти все время заглядывал через плечо доктору Бенсону, который, как обычно, безрезультатно проторчав минут пять в медпункте в ожидании больных, поспешил занять любимое место у ледовой машины. Сейчас показания этой машины становились вопросом жизни и смерти для уцелевших полярников «Зебры». Нам надо было найти ещё одну полынью, чтобы всплыть и взять второй пеленг. Не сумеем этого сделать исчезнет последняя надежда. В сотый раз я прикидывал, сколько сотрудников станции могло уцелеть при пожаре. Судя по тихому отчаянию, сквозившему в пойманных Брауном и Забринским депешах, их оставалось не так уж много. Линия, которую вырисовывало на бумажной ленте поскрипывающее перо, не особенно вдохновляла. Она свидетельствовала, что лед над головой оставался не тоньше десяти футов. Несколько раз перо делало скачок, показывая толщину в тридцать и даже сорок футов, а однажды чуть не выпрыгнуло за пределы ленты, обозначив огромный подводный айсберг размером в 150 футов. Я попытался представить себе, какие фантастические усилия нужны, чтобы вдавить такую гору льда в глубину океана, но мне не хватило воображения.

Только дважды за первые восемьдесят миль плавания перо обозначило тонкий лед. Но первая полынья годилась разве что для гребной шлюпки, а вторая была лишь немногим больше.

Незадолго до полудня вибрация корпуса прекратилась: Свенсон приказал снизить скорость до минимальной. Он обратился к Бенсону:

– Ну, что там?

– Страшное дело. Все время тяжелый лед.

– Ну, что ж, как видно, по щучьему велению полынья перед нами не появится, – задумчиво проговорил Свенсон. – Мы уже почти на месте. Придется прочесывать весь район. Пять миль на восток, пять миль на запад, потом четверть мили к северу – и все сначала.

Поиск начался. Прошел час, второй, третий. Рейберн и его помощники не отрывали головы от штурманского стола, дотошно фиксируя каждый маневр «Дельфина».

К четырем часам дня в центральном посту наступила усталая тишина, всякие разговоры прекратились. Только Бенсон ещё время от времени повторял «толстый лед, все ещё толстый лед», но и его голос звучал все тише, все печальней и только усиливал впечатление от придавившей нас всех гнетущей тишины. Мне подумалось, что атмосфера как раз подходит для похорон, но я постарался отогнать подобные мысли.

Пять часов дня. Мы безмолвствуем и стараемся не глядеть друг на друга.

Тяжелый лед, все ещё тяжелый лед. Даже Свенсон перестал улыбаться. Не знаю, о чем думал он, а у меня перед глазами постоянно стояла картина: изможденный бородатый мужчина с жестоко обмороженным лицом, промерзший до костей, страдающий от боли, гибнущий человек, напрягая последние силы, крутит ручку генератора и негнущимися пальцами отстукивает позывной, а потом, склонившись над рацией, пытается в пронзительном вое ледового шторма поймать слабый голосок надежды. Надежды на помощь, которая никогда не придет. Впрочем, есть ли там ещё кому стучать позывные? Конечно, люди на станции «Зебра» подобрались недюжинные, но порой наступает такой момент, когда даже самому крепкому, смелому, выносливому человеку остается одно: проститься с надеждой, лечь и умереть. Может быть, последний из них как раз сейчас лег умирать. Тяжелый лед, все ещё тяжелый лед…

В половине шестого коммандер Свенсон подошел к ледовой машине и заглянул через плечо Бенсона. Потом спросил:

– Какова обычная толщина этой дряни наверху?

– От двенадцати до пятнадцати футов, – ответил Бенсон. Голос у него звучал тихо, устало. – Пожалуй, ближе к пятнадцати.

Свенсон взялся за телефон.

– Лейтенант Миллс? Это капитан. Как с торпедами, над которыми вы работаете?.. Четыре готовы к пуску?.. Ну, ладно. Готовьтесь заряжать аппараты. Ищем ещё тридцать минут, а потом наступает ваш черед.

Сделаем попытку пробить дыру в ледовом поле… Он повесил трубку. Хансен задумчиво произнес:

– Пятнадцать футов льда – это чертовски много. Учтем еще, что лед сработает как отражатель и почти девяносто процентов ударной волны уйдут вниз… Вы уверены, капитан, что мы сумеем пробить лед толщиной в пятнадцать футов?

– Понятия не имею, – признался Свенсон. – Как я могу сказать, если не пробовал?

– А кто-нибудь пробовал?

– Нет, никто. Во всяком случае, в американском флоте. Может, русские пробовали, не знаю. У них, – сухо добавил он, – нет обыкновения делиться такими подобными сведениями.

– И все-таки, сила взрыва может повредить «Дельфин»? – уточнил я.

Против самой идеи у меня возражений не было.

– Если это случится, мы отправим письмо с серьезными претензиями в адрес «Электрик Боут Компани». Мы взорвем боеголовку, когда торпеда пройдет тысячу ярдов. Кстати, предохранитель снимается, и боеголовка становится на боевой взвод вообще только после того, как торпеда пройдет восемьсот ярдов. Мы развернем лодку носом к направлению взрыва, а если учесть, на какое давление рассчитан корпус, то считаю, что ударная волна не причинит нам никакого вреда.

– Очень тяжелый лед, – проговорил Бенсон. – Тридцать футов. Сорок футов. Пятьдесят футов… Очень, очень тяжелый лед…