Полярный круг

По мере того как он будет подходить, будет нарастать радость, как растет снежная лавина, сорвавшаяся с обрыва над морем. Она захлестнет все, затопит все, он не будет видеть ничего — ни яранги, ни собак, ни родичей своих — только Тин-Тин, ее солнечное круглое лицо и ее глаза.

Может быть, ради этого и живет человек? И человеческое бытие в череде всех других существований создано именно для таких вот переживаний, для возвышенной, острой до боли радости?

Нет, быть человеком — это прекрасно. Сами по себе очертания человека совершенны в стремлении к прекрасной законченности.

И печально, конечно, что потом наступает неизбежная старость, а за ней и смерть.

Смерть, которую разумом поборол Гойгой. Он ее не боится.

Но зачем смерть, если жизнь человеческая так прекрасна? Разве справедливо уничтожать красоту, ради создания которой природой положено столько сил?.. Неужто там, где творится изначальная сила жизни, никогда не возникает эта справедливая мысль?

И вдруг подумалось Гойгою: а если она, эта мысль, уже воплощается в жизнь, и он, Гойгой, будет тем первым человеком, который познает бесконечность жизни, неисчерпаемость счастья… Для чего же Высшая справедливость и Целесообразность соединили его и Тин-Тин? Чтобы потом разрушить созданное? Но это так нелепо и несправедливо, что такого попросту не может быть!

Не может быть!

И Гойгой от этой неожиданной мысли вдруг ощутил такую силу, что готов был голыми руками раскрошить льды, стоявшие на его пути. Как ему хотелось видеть рядом с собой Тин-Тин в мгновение озарения этой мыслью!

Гойгой поднялся со своего ледяного сиденья. Время возвращаться. Лахтака и нерпы вполне достаточно для того, чтобы утолить тоску по свежему мясу.

Тем более и погода начала портиться. Небольшое облачко над холмом давно размазалось по всему небу белесой пеленой, пугающе похожей на то смертельное покрывало, что задергивало глаза убитых животных.

Ветер порывами бил в лицо, заставляя отворачиваться и смотреть на нахмурившуюся рябь с белыми пенными верхушками.

Гойгой связал ремнями лахтачью и нерпичью туши, надел на себя упряжь, взял легкий посох в руку и, пригнувшись, двинулся к берегу, оставляя позади себя начинающее закипать море.

Он довольно быстро прошел до первых торосов. Прежде чем отсюда посмотреть на берег и увидеть стойбище, Гойгой оглянулся: над морем сгущалась мгла, словно в наступивший полярный день неожиданно возвратился зимний мрак.

Но то, что он увидел, глянув вперед, сковало его страхом: все ледовое пространство, казавшееся прочным и незыблемым, теперь находилось во власти волн: припай оторвался от берега.

Гойгой сбежал с торосистой гряды, отцепил добычу и кинулся к воде, отделившей его от остальной части льда, все еще связанного с берегом.

Водная преграда уже была непереходима. До ледового берега невозможно закинуть ремень, чтобы подтянуться. Не было и подходящего обломка льдины, чтобы переплыть на нем рожденный ветром пролив.

Ноги Гойгоя ослабели, будто вдруг размягчились, растаяли кости, и он в бессилии опустился на лед прямо у плещущейся воды.

4

Тин-Тин все еще стояла у яранги.

Она не замечала, как вода лилась из деревянного ковшика, как ветер пытался вырвать из рук легкий деревянный сосуд.

До боли в глазах, до слез она всматривалась в торосы, ощупывая каждую складку ледового берега. Надежда вспыхивала каждый раз, когда взор натыкался на незнакомое темное пятнышко, а в сердце вместе с ветром, вместе с надвигающейся мглой росла тревога.

Где ты, Гойгой?

Разве ты не видишь, как потемнело небо, как ветер, вырвавшийся из ущелий ненастий, помчался по весенней тундре, нагнал темные тучи, сорвался с берега и понесся к открытой воде, чтобы нагуляться на открытом просторе, где нет препятствий вольному, ничем не ограниченному движению?

Что же случилось с тобой?

Тин-Тин почувствовала прикосновение, обернулась и увидела Пины.

Он тоже был встревожен и, нахмурившись, всматривался в ледовую даль. Разум предполагал самое худшее. Но почему? Есть множество вполне объяснимых причин, которые могут задержать в море, охотника. Большая добыча, трудная дорога по припаю, какое-нибудь незначительное недомогание — мог поскользнуться на льду и вывихнуть ногу… Или же дальний путь. Гойгой мог уйти далеко в сторону, к Северному мысу или же под Скалы. Пока оттуда добредешь до стойбища — без сил останешься, измотаешься так, что чуть ли не ползком одолеваешь прибрежную гряду торосов. А то мог попасться и белый медведь, и Гойгой увлекся погоней за ним. Скорее всего так и есть. Гойгой собирается строить свою ярангу, но для постройки ему еще многого не хватает, в том числе и шкур белого медведя для зимнего полога.

Все эти соображения Пины высказал встревоженной Тин-Тин, однако тем лишь усилил свое беспокойство: ветер был такой, что мог запросто оторвать лед, ставший непрочным над взволнованным весенним дыханием океаном.

— Ты иди в ярангу, — сказал Пины. — А я поднимусь на Холм и посмотрю оттуда на море.