Полярный летчик

«Прилетели три самолёта. Сели благополучно, снимаем радио, сейчас покидаем лагерь Шмидта. К передаче ничего не имею. Прекращаю действие радиостанции».

На льдине было восемь ездовых псов. Разве можно было оставить на льдине собак – лучших друзей человека, просто незаменимых на Севере! Их погрузили в фанерные футляры для парашютов, привязанные под крылья самолёта Каманина. В таких вот цилиндрических футлярах Молоков перевозил накануне людей. Он ухитрялся на «Р-5» брать шесть челюскинцев за один раз. Четырёх Молоков втискивал в кабину, двух, самых смелых, засовывал в парашютные футляры. Они чувствовали себя в них неплохо, а некоторые даже пели в полёте. В свой последний рейс Каманин взял боцмана Загорского. Молоков посадил капитана Воронина и коменданта ледяного аэродрома комсомольца Сашу Погосова. Я пригласил в машину радистов – Эрнеста Кренкеля и Серафима Иванова, заместителя начальника экспедиции Алексея Боброва.

Что же, можно и вылетать… Вдруг вижу, что-то чёрное виднеется из-под снега. Толкнул ногой – два чемодана. Решил взять. «Найдутся хозяева, – подумал я, – спасибо скажут». В самую последнюю минуту заметил связку тёплого белья. Погрузил и бельё. Оказалось, в ней было сто пар. Не оставлять – так ничего не оставлять.

Кренкель попросил меня сделать прощальный круг над льдиной. Он с грустью смотрел вниз и почему-то морщился.

Нас вышло встречать всё население Ванкарема – местное и приезжее – чукчи и челюскинцы…

Самолёты сняли с льдины последних пассажиров. Все бросились к ним, стали обнимать, целовать.

Выпустили собак. Они залились радостным лаем.

Лётчиков стали качать.

Я сказал Кренкелю:

– У тебя слёзы показались, когда я делал последний круг над лагерем. Жаль было расставаться, что ли?

– Будешь плакать, – отвечал радист, – когда тебе такого дядю, как Бобров, на ноги посадят!

…Ровно через два месяца после гибели парохода «Челюскин» сто четыре пленника льдов были спасены и доставлены на Большую землю. Тринадцатое февраля – день катастрофы – было для них очень невезучим числом, тринадцатое апреля – самым счастливым. И для нас, лётчиков, тоже. На Чукотку пришла правительственная радиограмма. В ней сообщалось, что в нашей стране «устанавливается высшая степень отличия, связанного с проявлением подвига, – звание Героя Советского Союза». Первыми героями стали семь лётчиков, участвовавших в спасении челюскинцев: А. Ляпидевский, С. Леваневский, В. Молоков, В. Каманин, М. Слепнёв, М. Водопьянов, И. Доронин. Наши бортмеханики были награждены орденом Ленина, а все челюскинцы – орденом Красной Звезды.

Жаль, что не дают орденом самолётам, а то мой «М-10-94» должен был бы получить самую высокую награду.

Прощание с другом

…Мы научились дорожить погодой и решили использовать её до конца. Не теряя времени, начали перевозку челюскинцев. Открылась «регулярная авиалиния»: Ванкарем – Уэлен – бухта Тихая. Здорово поработать пришлось на ней и мне с моей машиной.

В бухту Тихую за челюскинцами и спасшими их лётчиками пришёл пароход «Смоленск» – тот самый, на котором приплыли из Владивостока Каманин, Молоков и их самолёты. С ними были также полярный лётчик Фарих и мой бывший бортмеханик Бассейн. Они остались «безлошадными». Для них не нашлось самолёта. В спасении челюскинцев поэтому Фарих и Бассейн не участвовали, а скучали на пароходе. Как только «Смоленск» причалил к прибрежной кромке льда, я увидел, как сошли по трапу бородатый Фарих и с ним Бассейн.

– Пожалейте нас, – попросил Фарих, – дайте свой самолёт, хоть разик в Ванкарем слетать, привезти челюскинцев!

Мне стало жаль товарищей.

– В Ванкарем лететь нечего, – сказал я. – Все челюскинцы уже сюда доставлены. А вот, насколько мне известно, требуется совершить рейс на остров Врангеля. Туда полетит начальник зимовки на мысе Северном товарищ Петров, который был на Чукотке председателем чрезвычайной тройки по спасению челюскинцев. И ещё спешит туда один челюскинец – Сима Иванов. Долго спешит… почти целый год. Плыл на остров, да по дороге застрял в ледовом лагере. Похлопочу, чтобы вам разрешили туда слетать!

Начальство согласилось. И вот настало время расстаться мне со счастливым самолётом.

«М-10-94» я передал Фариху и Бассейну.

Ходил я вокруг самолёта, как бы прощаясь с ним: «Молодчага ты, мой верный друг! Пронёс меня сквозь штормы и туманы. Спас людей. Но зря мы тебя так тщательно оборудовали – ты с лихвой отплатил за заботу. На тебе я налетал много тысяч километров. Ты служил мне верой и правдой. Послужи теперь так же другим!»

Нет, я не плакал, как Кренкель при прощании с челюскинской льдиной, но мне тоже было очень грустно.

С самолётом можно дружить, как с человеком!

Дорогой цветов