Полибий и его герои

Такой осталась Спарта в памяти Эллады. И если и есть некоторое преувеличение в этих рассказах, все же надо признать, что Лакедемон представлял уникальное явление в истории человечества. Но после того, как Спарта победила Афины и установила свою гегемонию, все изменилось. Спартанцы теперь объезжали со своим флотом моря, в страну хлынуло персидское золото. Строй Ликурга пал. Земля стала продаваться и покупаться, в руках одних скапливались богатства, другие беднели. Стратеги жили на чужбине как цари, имели богатые дома и настоящие семьи, а вернувшись домой, у всех на глазах ели черную похлебку и ходили в темном плаще. Лаконская простота стала одним лицемерием. «С тех пор, как они (то есть спартанцы. — Т. Б.) начали посылать свой флот в море и ходить с сухопутными войсками за пределы Пелопоннеса, стало ясно, что железных денег… не достаточно, ибо нужна была общепринятая монета и наемное войско… Вследствие этого они вынуждены были обивать пороги у персов, налагать дань на островитян, выжимать деньги у эллинов» (Polyb. VI, 49, 10). Наконец умерла и эта лицемерная умеренность. Деньги сделались идолом Спарты. Знатные люди наживали богатство самыми бесчестными способами, кругом была нищета, и все в стране открыто покупалось и продавалось. В это-то печальное для Спарты время появился реформатор. То был юный царь Агис.

Агис рано потерял отца, и воспитывали его мать Агесистрата и бабка Архидамия. Они принадлежали к знатнейшему семейству, обладали несметными богатствами, обе были решительные, властные, а бабушка так даже была героическая женщина. Когда лет тридцать тому назад беспокойный авантюрист, царь Пирр, внезапно появился под стенами Спарты, произошло страшное смятение. Оказалось, что войска почти нет, защищать город некому. Мужчины совершенно пали духом и не знали, что предпринять. Решили наконец прежде всего эвакуировать всех женщин. И вдруг в совет явилась Архидамия с мечом в руке. Она объявила, что женщины Спарту не оставят, и порядком пристыдила струсивших членов совета. Решено было строить оборонительные укрепления. Прежде всех пришла Архидамия с женским отрядом: у всех в руках были заступы и лопаты. И дело у них спорилось, они оставляли далеко позади мужчин (Plut. Pyrrh. 27).

Сейчас Архидамия стала бабушкой и вместе с дочерью с упоением нянчила внука. Обе женщины души не чаяли в мальчике. Дитя воспитывалось в неге и роскоши, ни в чем не знало отказа и было совершенно ограждено от забот грубой жизни. Но когда этот нежный избалованный ребенок подрос и вступил на царский престол, оказалось, что он лелеет самые странные мечты. Богатство его не радовало, роскошь вызывала отвращение. А мечтал он об одном — возродить ликургову Спарту. Он открыл душу нескольким друзьям. Его пылкие речи нашли в их юных сердцах самый горячий отклик. Они с энтузиазмом убеждали царя не медлить и скорее приступить к реформам.

Оставалось главное — склонить на свою сторону мать и бабушку: без их согласия юноша не мог предпринять ничего. Обе женщины со страхом и недоумением его слушали. Когда же он дошел до того, что надо отказаться от всего имущества, они стали заклинать своего ненаглядного Агиса забыть эти вздорные фантазии. Но Агис их не слушал. Он так горячо, так вдохновенно говорил о былой славе Спарты, о древних доблестях, что в конце концов обожавшие его женщины стали восторженными последовательницами этого нового пророка простоты и социального равенства.

Теперь Агис открыто выступил перед народом, призвал вернуться к временам Ликурга, а в заключение заявил, что первыми сдают все свое огромное имущество он сам, его мама и бабушка (Plut. Agis, 7–9). Народ слушал царя с восторгом. Но богачи были в смятении. Увидав, какую бурю поднял Агис, они сплотились вокруг второго царя Леонида. Первый богач Спарты, прожженный политик, он, естественно, был мало тронут романтическими бреднями Агиса. Зато у молодого царя появился неожиданный и очень энергичный союзник. То был его дядя Агесилай. Дядя этот был по уши в долгах. В политической программе племянника его восхитил один пункт — кассация долгов. Дядя стал действовать так ретиво, что Леонид вынужден был бежать. Предусмотрительный дядя послал ему вслед убийц, но благородный Агис, узнав об этом, отправил отряд, который должен был оберегать драгоценную жизнь Леонида и невредимым доставить его в Тегею. После этого на центральной площади Спарты разложили костер, куда побросали все долговые обязательства. Дядя чуть ли не скакал вокруг огня, как папуас, и говорил, что никогда не видал пламени ярче и чище этого (Plut. Agis, 12–13).