Полигон

— Странный вы народ. — Петрович кряхтя сел за руль. Ему было неслабо за шестьдесят, но выглядел он на замечательный «полтинник» и каждое утро (даже в выходные) в любое время года, насколько я знал, бегал в парк на спортплощадку и там отжимался и подтягивался. — Твоя мама еще только начала давать твоему папе, не помышляя ни о чем, кроме удовольствия, когда я уже вовсю возил партейных во-от с такими мозолями на животе и кожаными портфелями. Ну, чего замер, как сурок перед самочкой? Ворота!

Вышли с территории хорошо, а когда погнали переулком к проспекту, наперерез выметнулась поржавленная «копейка», в окно которой уже высовывался чурка с «трубой».

— Ах ты, барабашка козлиная… — проворчал Петрович, лихо сбивая ее с пути капотом; «копейка» пошла юзом. — Да у них тут все оцеплено…

— Надо уйти, отец!

— Не тринди, сам знаю!

В зеркало я увидел, что человек с «трубой» уже на улице, ловит нас в прицел. Мы начали вилять, то плавно, то резко уходя по неширокой улочке справа налево и обратно. Еще я успел заметить, что переулок абсолютно пуст: ни автобусов, ни машин, ни людей…

Стрелок все рассчитал правильно и сделал это за доли секунды; мы даже не успели выйти из зоны обстрела. Снаряд попал в багажник, и огромный тяжелый «мерс», пролетев еще немного вперед на передних колесах, упруго воспарил под дождем над асфальтом, нехотя переворачиваясь в воздухе. Петрович что-то проорал, но в этот момент окружающий меня мир сжался до размеров детского мячика, и его поглотила темнота.

Где-то не завернули кран, и я отчетливо слышал, как капает вода: крупными каплями, с большой высоты, на бетонный пол.

Очень не хотелось открывать глаза, потому что я знал, что будет: ничего хорошего. Второй раз за два дня я в ауте, но стоит прийти в себя, и все мгновенно вспоминается.

Холодно. Не откроешь глаз, не начнешь двигаться — замерзнешь.

О черт, где это я? На асфальте, головой на камне (неудобно и жестко), над головой — широкий каменный свод, уходящий вдаль… Вокруг — темнота и дождь, но сюда пробивается тусклый свет фонарей с набережной. Лежу ногами к чугунному бордюру, за которым — черные воды реки… Серебрянка? Интересно, как я здесь оказался? Нашу машину подорвали довольно далеко отсюда. И где Петрович, жив ли? А я сам… насколько жив?

Попробовал приподняться. Тело болело, шея и спина затекли, кололо в боку, но, кажется, ничего не сломано… Что же меня спасло? У меня было три варианта: сломать шею при падении машины, сгореть в ней, или сгореть после того, как сломал шею. Все три варианта одинаково оптимистичные. Но ничего подобного не произошло. Пациент попал под лошадь — лошадь отделалась легким испугом… Что ж, если шутим — значит, живы.

Ни часов на руке, ни оружия (даже в наплечной кобуре), ни рюкзака рядом нет; кроссовки, правда, не тронули. Справа, метрах в десяти — огромная куча тряпья, шевелится и стонет. Так, понятно… Меня зачем-то притащили под мост Серебрянки и оставили в компании бомжей.

Не с первого раза поднявшись и держась за покатую стену моста, я двинулся к куче.

Какая вонь!.. Я осторожно пнул кучу ногой:

— Эй, дружок!

— М-м! — сказала куча и сделала движение, будто отбивалась.

— Нет уж, ты вылезай! — Я пнул снова.

— А ты водки принес?! — хрипло гаркнули оттуда.

— Да какая водка, — вдруг послышался другой голос, похожий на женский, — это оклемался тот придурок в камуфляже…

Да их там двое! Я пнул сильнее.

— Эй, босота! Буду метелить вас до тех пор, пока не вернете мой рюкзак и оружие!

— Лесик, он по мне ударил… — не вполне связно сказал голос, похожий на женский.

Из кучи вонючего тряпья появилось лицо, на котором сверкали одни глаза, остальное было в бороде и грязи.

— Ну что ты привязался?! — возмущенно сказало лицо. — Оклемался — и вали, не мешай добрым людям вкушать ночные сновидения…

— Так ты интеллигент! — сказал я. — Вот что, интеллигент из помойки! Вылезай, поговорим, иначе вкушать сновидения будешь на дне Серебрянки!

— Иди, Лесик, он злой, — сказала женщина.

— Дама права, — подтвердил я. — Злой и жестокий. Выходи, Лесик.

Десять минут спустя мы стояли у бордюра на приличном расстоянии друг от друга и глядели на воду. Дождь все шел. По воде метались блики фонарей.

Лесик был невысоким крепким мужичком, мне почему-то сразу захотелось назвать его Нафаней, наверное, за его схожесть с мультяшным персонажем. Одет в потерявшие естественный синий цвет джинсы, древние рваные «казаки» и нелепую, бывшую бежевой, куртку неопределенного фасона. Ему могло быть как сорок лет, так и шестьдесят; думаю, он сам уже не помнил, сколько точно. Он безропотно вернул мне автомат, наплечную кобуру с «Макаровым» и рюкзак, в котором остались медикаменты и две гранаты (еще один феномен — почему они не сдетонировали в машине?!) — все продукты они подчистили. «А часы?» — спросил я. Лесик с тоской плюскнул губами: вас притащили сюда уже без часов, честное благородное, это не он. Часы было жаль. Настоящие SEIKO, пусть даже они и не шли, но была надежда их починить.

— Как, ты говоришь, зовут тебя? — спросил я.

— Лесик.

— А по-нормальному?

— Леонид.