Полигон

— Это ты не понимаешь! — закричал он. — Нет морали! Есть инстинкт: защитить себя, свою самку, свой выводок и свою нору! Нельзя помогать миру: он не поймет и не оценит! Мы не герои! Защитить своих ты еще сможешь, защищая других — свернешь шею! Они же, эти другие, и помогут тебе ее свернуть, не погнушаются! — Он успокоился, посмотрел на удивленную Аделаиду, забывшую плакать, а потом снова повернулся ко мне. — Мой тебе совет: если Харон предложит показать Выход, возможность вернуться в нормальный мир, соглашайся. Думай о себе.

Как ни пытался я добиться от него, что должно произойти ночью, он отделывался коротким: «Будет драка». Я занялся оружием: разобрал автомат и пистолет, почистил, смазал оба ствола невесть откуда притащенным Аделаидой оружейным маслом, перебрал патроны… Все делал любовно, не торопясь: время позволяло.

Лесик следил за моими манипуляциями с одобрением, Ада — подозрительно.

Консервы кончились; ничего, кроме черствого плесневелого черного хлеба и воды, не осталось. Мы пообедали, Лесик сказал: «Нужно набраться сил, отдохнуть», — и ушел к своему тряпью. Аделаида сидела у самого ограждения и смотрела на воду, словно предчувствуя то, что должно случиться.

Вокруг по-прежнему не было ни души; не ездили машины, не ходил городской транспорт… Даже птицы молчали.

Я вышел из-под моста и немного прошелся, чтобы размять ноги. На том берегу Серебрянки за домами что-то горело, слышались крики и одиночные выстрелы. Значит, люди все-таки есть, вокруг что-то происходит, просто далеко от нас… Но черт возьми! Что случилось с этим миром, почему никто не борется? Неужели Лесик прав — остался только инстинкт, каждый спасает свою шкуру?!

Я вернулся назад и присел над засыпающим Леонидом:

— Лесик… Как я попал сюда, ты помнишь? Можешь рассказать?

— И помнить нечего, — проворчал он, — а тем более рассказывать. Притащили тебя двое: дед усатый, сам весь в крови, и мужик какой-то твоих годов. Просили позаботиться, оставили фляжку со спиртом, а денег не дали. Деду, как тебя положили, резко поплохело, но оставаться он не захотел, его отсюда мужик почти на себе волок.

Дед — это, возможно, Петрович, подумал я. Значит, он не погиб. А кто второй? И зачем меня тащили такое расстояние? И неужели они уперли мои часы?!

— Дед ничего не просил передать? Ну, может, вернутся они за мной, или еще что?..

— Да сейчас! Нужен ты им больно!

— Слушай, Лесик! А за рекой стреляют, и горит что-то… Выходит, люди, кроме нас, есть?..

Он помолчал и философски изрек:

— Куда ж им деться… Но люди — ладно… Более или менее представляешь, чего от них ждать…

— А от кого не представляешь?

— Ночь придет — увидишь. И скажи Адке: если не будет спать, пусть таскает сюда с округи камни.

— Какие? Зачем?

— Обыкновенные. Защищаться.

И повернулся на бок.

Его просьбу я передал Аделаиде; она поогрызалась, но послушно отправилась куда-то. Я видел, что она страшно боится грядущей ночи.

Сгустились сумерки. Проснулся и поднялся Лесик, стал помогать Аде. Вдвоем они натаскали целую гору камней, кирпичей, металлических прутьев. Лесик сказал:

— Тебе нужно поспать, Артем, иначе ночью ты не боец. Меня некоторое время не будет, вы не волнуйтесь… Мы забыли кое-что важное. Без этого нам, пожалуй, не отбиться… — и он заискивающе посмотрел на Аделаиду.

— Сбегаешь, пидарюга, — сказала она.

— Я вернусь, — и он начал быстро взбираться на пригорок за мостом.

— Он нас бросил. — Ада села у костровища и обхватила голову руками.

Но Лесик вернулся. Три часа спустя, когда совсем стемнело и похолодало, но небо было чистое, усыпанное звездами, он пришел и принес в грязном черном пакете две бейсбольные биты и три тяжелых мощных фонаря с заряженными аккумуляторами. Все это он вывалил у костровища.

— Спортмагазин на Котовского разграбили почти полностью, — сказал он. — Можно сказать, я унес последнее. Фонари очень нужны. Эти твари боятся света. Одна бита тебе, — он протянул дубину повеселевшей Аде, — другая мне. Для ближнего боя. Постараемся не подпустить, у Артема вон какие пушки, да и камней мы натаскали… Но бог его знает, как пойдет. Они наверняка навалятся числом не меньше нескольких сотен. Главное — держаться вместе и под защитой света.

— Что в городе? — спросил я.

— Хреново. Было плохо, сейчас еще хуже.

— Такты уверен, что таинственные они придут?

Он так молчал, что теперь и мне стало страшно.

— Они уже в пути. Не хотел говорить, ну, да что там… Стойбища Дикаря больше нет. Прошлой ночью все погибли.

Аделаида замерла.

— А… Дикарь?

— Я же сказал — все!!! — Я видел, как неумело он старается заглушить свой страх.

— Так кто же это все-таки? — спросил я. Никакого Дикаря я не знал, поэтому оценить масштабов потери не мог. — Лангольеры?

— Поменьше читай Кинга. Есть кое-кто пострашнее… потому что более реальный. Ты поспал?

— Два часа.

— Этого мало. Ты должен отдохнуть основательно. Они все равно явятся после трех, когда самый глубокий предутренний сон. Они уже знают…

Костерок уютно потрескивал, за ним следила Аделаида. Я устроился в глубине, под мостом, на теплой земле — над самой теплоцентралью. Лесик улегся рядом.