Полигон

Позже он принялся штудировать медицинскую литературу и с ходу насчитал у себя множество самых разных синдромов, сопутствующих душевным заболеваниям. Отчасти его утешил тот факт, что больные циркулярным психозом сохраняют интеллект на протяжении всей жизни, а течение болезни представляет собой лишь чередование периодов душевного подъема и упадка с патологическим размахом амплитуды. Сравнительно хуже протекает заболевание диссоциированным психозом, которое нередко сопровождается галлюцинациями, расщеплением личности, а в конце концов приводит к полной умственной деградации. По мере дальнейшего чтения Кин стал приходить к обескураживающим выводам. Оказалось, что психиатры, в отличие от других медиков, не имеют ни общепризнанной четкой классификации заболеваний, ни сколько-нибудь ясного представления об их причинах, не говоря уже о методике лечения, которая зачастую определяется господствующей в данное время модой. Более того, были известны случаи, когда принадлежащие к разным научным школам психиатры ставили совершенно различные диагнозы одному и тому же больному и назначали ему разные курсы лечения. После этого Кину смешно стало вспоминать ту паническую робость, с которой он взирал на психиатров захолустного госпиталя, вершивших с важным видом его судьбу. А на смену мучительным сомнениям пришла уверенность в том, что на самом деле любого человека могут счесть психически больным или здоровым, в зависимости от обстоятельств. Успокоившись и решив не забивать себе впредь голову чепухой, Кин сформулировал свое кредо в самодельном афоризме: "Люди делятся не на нормальных и сумасшедших, а на везучих и невезучих, которые попали под диагноз".

Все это он заново переживал, ворочаясь в жестокой бессоннице, вызванной предельной усталостью. В натруженных мышцах накапливается молочная кислота, вдруг вспомнилось ему. А в душе, какая кислота растекается в раненой душе, жгучая и безысходная смесь унижения, бессилия, отщепенства, медицина знать не знает. Попадись ему тот психиатр, Кин убил бы его голыми руками, одним ударом, ему сноровки не занимать.

Помимо воли его мысли кружились вокруг этой почти напрочь забытой истории с психиатрическим диагнозом, которая неожиданно аукнулась ему двадцать пять лет спустя. Возможно, имеет место чистая случайность, хотя вряд ли, таких совпадений не бывает. Скорее всего личное дело Кина передали на Тангру по сверхдальней связи, а объяснить это можно лишь вмешательством биотехнологического концерна, чьи возможности, оказывается, беспрецедентно велики. До чего некстати этот продажный пьянчуга Нариман умудрился ткнуть в заросшую давнюю ранку, и она сразу отозвалась резкой свежей болью. Клеймо сумасшедшего принадлежит к числу самых жутких вещей на свете. Оно фактически вычеркивает тех, кто им помечен, из числа людей как таковых.

Кажется, оно уже начинает срабатывать, и ему предстоит пройти через нестерпимо корректное отчуждение, бегающие глаза собеседников, перешептывание за спиной, барахтанье в липкой патоке уклончивой фальши. Невозможно оправдаться, никому ничего не докажешь, потому что ловко запущенная зловонная сплетня убедительнее очевидности, сильнее здравого смысла, и она разит наповал. О чем неопровержимо свидетельствует обширный опыт, накопленный по этой части политической полицией.

А хуже всего то, что под таким соусом здесь могут обойтись с ним как угодно, вплоть до инсценировки самоубийства.

Подступило цепенящее отчаяние, и, чтобы хоть немного отвлечься, Кин стал думать о соблазнительной официантке с лихой фаллической татуировкой на запястье.

Вне всякого сомнения, стоит ему легонечко поманить Стасию, и она окажется в его постели, только вот добровольно или по приказу Наримана, не разберешь.

Она откровенно заигрывает с ним и даже назначила свидание на завтрашний вечер, хотя у нее есть любовник. Впрочем, судя по файлу прослушивания, этот тип обращается с ней без лишних нежностей и церемоний.

Повернувшись с боку на бок, он внезапно передернулся при мысли о том, что не далее как вчера ее влажный пухлогубый рот покорно ублажал другого мужчину. Она опустилась на колени перед креслом, коротко звякнула пряжка ремня, грубая ручища по-хозяйски легла на ее затылок. Почему-то Кину мерещилось, что волосы у нее русые, коротко стриженные. Он знает, что она проделывала вчера, у нее толстые лодыжки, почему же его так сильно влечет к ней, почему он готов сам сесть в то самое кресло, раздвинуть колени, сгрести ее голову ладонью, повелительно задавая ритм. Он хочет еще раз услышать это скользкое шлепанье губ, которые с прихлюпом всасывают воздух в мгновенных передышках, но уже не из компьютерных акустических колонок.