Полигон (СИ)

- Не пытайся понять законы, по которым высшее руководство принимает решения, - остановил его Журковский. - Формальная логика здесь бессильна. Главное - решение принято, и теперь все зависит от нас. Да... - он посмотрел в глаза Виктору и продолжал. - Ты не думай, что тебя устранили от кадровых вопросов. Я помню нашу договоренность, и формирование руководящего ядра Полигона по-прежнему - за тобой. Но назначение этих троих - это решение лично Белова. Да они и неплохие в общем-то ребята. Федорова я знаю по Челябинскому комитету комсомола. Потом он работал в Челябинском обкоме партии. Там его присмотрел Белов и перевел в Москву. Да и Солотов производит неплохое впечатление. Как специалист в академических кругах пользуется авторитетом, имеет практический опыт по осушению и рекультивации торфяных выработок. Я с ним раньше не пересекался, поэтому перед нашим совещанием решил сначала познакомиться, послушать его. Мне его болотная концепция кажется разумной и практически реализуемой. И потом: я уверен, что Юрия Александровича при выборе кандидатур интересовали не только деловые качества его протеже, но что-то еще, что ни в каких анкетах и объективках не вычитаешь: их гражданская позиция, настрой на перемены... Думаю, вы сработаетесь. - Журковский хлопнул Виктора по спине. - Ну, давай, ни пуха.

- К черту! - сдержанно отозвался Виктор.

Они попрощались.

3

Виктор спустился в вестибюль и подошел к поджидавшим его Солотову и Истцову.

- А что, Артем - уже уехал? - спросил он.

- Нет. Пошел машину греть, - ответил Истцов.

- У тебя во сколько самолет? - спросил его Виктор.

- В шестнадцать сорок пять.

- Ну, давай! Когда будешь назад?

- Рассчитываю дня за три-четыре обернуться.

В вестибюль вошел Федоров и направился к ним.

- Кому - куда? Могу подвезти, если по пути - предложил он.

- Мне - в Институт картографии,- сказал Солотов. - Обещали подготовить космические снимки.

- А это - где? Гороховский, кажется...

- Да.

- Поехали. А я потом в Министерстве обороны. Надо провентилировать вопрос насчет бетонки. Она у них все равно простаивает.

- А надолго вы со своими делами? - спросил Виктор.

- Я часа на два-три, - сказал Солотов. - А что?

- Да надо бы встретиться вечерком, в спокойной обстановке за рюмочкой чайку поговорить. Станислав не может: он улетает. А вы как? - спросил Виктор остальных.

- Я за, - решительно поддержал его предложение Федоров. - А где?

- Можно у меня в номере, - предложил Солотов. - Гостиницу "Алтай" знаете? Милости прошу. Корпус семь, номер триста тридцать девять. Во сколько?

- Давайте часов в семь. - Виктор повернулся к Федорову. - Сможешь?

- Постараюсь, - ответил Федоров.

- Значит, договорились. А ты, Станислав, когда вернешься, позвони, - обратился Виктор к Истцову и протянул ему руку.

- Хорошо. Пока. - Истцов крепким рукопожатием комсомольского функционера со стажем сдавил ладонь Виктора, затем также энергично пожал руки остальным и направился к лестнице, ведущей на этажи.

- А тебе, Виктор, куда? - обратился Федоров к Кораблеву, когда они втроем вышли на крыльцо. - А то, если смогу, подброшу.

- Я пройдусь пешочком, - сказал Виктор.

- Ну, тогда - до вечера.

Федоров и Солотов сели в стоящую около подъезда "копейку", машина резко рванула с места и через мгновение скрылась за поворотом.

Виктор постоял немного в раздумье и направился к площади Ногина, пересек ее и по Китайскому проезду спустился к Москворецкой набережной.

Москва-река, как и сто, и двести лет назад, неспешно катила свои воды мимо большого города, безучастная к его заботам, радостям и печалям. Странные чувства испытывал Виктор, стоя у парапета и наблюдая за игрой солнечных зайчиков на поверхности воды.

Казалось - вот... Наконец, свершилось то, чего он добивался столько лет, обивая пороги кабинетов партийных начальников самого разного ранга, убеждая, доказывая жизненность проекта, выслушивая обвинения в своей некомпетентности, а часто - и во вредоносности своих предложений, идущих вразрез с линией партии. Если все, что он услышал сегодня, не сон, то вожделенная цель достигнута.

Но ликования не было. Не было даже простой удовлетворенности. Вместо этого были апатия и всплывающее откуда-то из глубин сознания иссушающее душу сомнение в нужности, достойности идеи. Идеи, составлявшей на протяжении последних лет смысл его жизни, а сейчас вдруг показавшейся ему абстрактной, лишенной содержания, а потому легко уязвимой для критики. И еще где-то в подсознании зрела щемящая тревога, что эти апатия и неуверенность будут преследовать его теперь постоянно.

Он не осознавал в тот момент, что это его состояние есть результат эмоциональной перегрузки, которую он испытывал все последние месяцы, что пройдет время - и эта тревога уйдет, восстановятся уверенность в правильности выбранной цели, он укрепится в решимости идти ради ее достижения до конца и шагнет навстречу своему будущему другим: духовно окрепшим, более жестким и расчетливым. Но это будут те жесткость и расчетливость, без которых не может быть настоящей ответственности. Ответственности за большое дело и за людей, доверивших ему свои судьбы...