Полина

С каждым ударом грома белый зигзаг молнии пробегал по всем этим вершинам и долинам, а развергшаяся пучина мгновенно поглощала этот божественный свет, смыкая над ним края бездны. Я смотрел с ужасом, смешанным с любопытством, на это страшное зрелище, вспомнив, как Верне[6] приказал привязать себя к мачте корабля, чтобы запомнить подобное зрелище и перенести на холст, но — увы! — никогда кисть в руках человека не сможет создать картину столь могущественно-страшную и столь величественно-ужасную. Я мог бы, наблюдая бурю, целую ночь простоять здесь, на берегу, если бы не почувствовал вдруг, как крупные капли дождя ударили мне в лицо. Ночи были холодными, хотя стояла только первая половина сентября. Я начал перебирать в уме вид морского побережья, пытаясь вспомнить место, где можно укрыться от дождя; на память пришли какие-то развалины, которые я видел днем с моря, кажется, недалеко отсюда. Я пошел вперед, затем почувствовал, что ступаю по твердой площадке, потом смутно различил впереди непонятную черную постройку, где можно было искать убежища. Блеснула молния, и я узнал полуразрушенную паперть церкви, поднялся и очутился в монастыре. Я поискал место, менее пострадавшее от разрушения, и устроился в углу за столбом, решившись здесь дожидаться утра. Не зная берега, я не мог в такое время пуститься на поиски жилища. Впрочем, во время охоты в Вандее и на Альпах я провел двадцать ночей более неприятных, чем та, которая меня ожидала; одно меня только беспокоило: ворчание желудка, напоминавшего, что я ничего не ел с десяти часов утра. Вдруг я вспомнил, что просил госпожу Озере положить что-нибудь в карманы моего сюртука; я сунул в них руки: добрая моя хозяйка исполнила мою просьбу, и я нашел в одном небольшой кусок хлеба, а в другом — целую бутылку рома. Это был ужин, совершенно соответствующий обстоятельствам. Едва я поужинал, как почувствовал приятную теплоту, распространившуюся по всему телу, уже начинавшему цепенеть. Мысли мои, принявшие мрачный оттенок под воздействием ощущения голода, сразу просветлели, как только я выпил благодатную влагу. Я почувствовал дремоту — следствие усталости, — завернулся в свой сюртук, прислонился к столбу и скоро заснул под шум моря, разбивавшегося о берег, и под свист ветра, разгуливавшего по развалинам.

Прошло, возможно, около двух часов, когда я был разбужен шумом закрывавшейся двери: я ясно слышал, как она проскрипела на ржавых петлях и громко захлопнулась. Я вскочил, как человек, внезапно разбуженный от тяжелого сна, и, принимая необходимые меры предосторожности, спрятался за столб… Я во все глаза смотрел вокруг, но ничего не видел: однако тревога не покидала меня, потому что я был убежден, что мне не приснился этот шум, разбудивший меня, что я действительно слышал его.

3

Буря утихла, и хотя небо было еще покрыто черными тучами, иногда между ними уже проглядывала луна. В один из таких мгновенных просветов, тотчас же сменяющихся густой темнотой, я взглянул в ту сторону, откуда услышал подозрительный шум, а потом осмотрел все вокруг себя. Я находился, насколько успел заметить, в развалинах старинного аббатства, и, судя по уцелевшим стенам, попал в бывшую часовню. По обе стороны от меня тянулся монастырский коридор с низкими полукруглыми сводами, а прямо напротив в высокой траве беспорядочно валялись разбитые каменные плиты, судя по всему — бывшие надгробия монастырского кладбища, где в давние времена монахи находили вечный покой у подножия креста, все еще стоящего здесь, хотя и без распятия и полуразрушенного.