Полина Федорова

— Боже мой! — воскликнул он. — Как же я сразу-то не догадался! Ведь вы же влюблены! Так?

Настя еще ниже опустила голову.

— Ну конечно же, влюблены. А я-то, пень безмозглый, навязывался вам со своей… Простите, меня, Анастасия Павловна, ради Бога, простите.

— Да я вас давно уже простила, — посмотрела на него Настя, с удивлением замечая, что у такого ловеласа и дамского соблазнителя столь трепетное отношение к настоящему чувству. Верно, было в его жизни нечто такое… Впрочем, в жизни каждого человека, очевидно, было или есть нечто такое, что не дает ему пренебрежительно отзываться о любви. Ведь это и высшее наслаждение, и подчас незабываемая боль — любить…

— Мне пора, — тихо произнесла Настя. — Прощайте. И… спасибо вам.

Она потянулась на носочках и поцеловала Вронского в щеку. Затем резко повернулась и вошла в парадную.

Вот те раз! Константин Львович растерянно и запоздало произнес «прощайте», когда парадные двери уже закрылись за Настей. Потом он снял перчатку и осторожно потрогал место поцелуя. Оно горело на его щеке, словно печать, скрепившая некий договор между ним и Настей, а может, и со всем миром. Договор: быть человеком…

7

Размеренным и твердым шагом Александра Федоровна подошла к гримерной и громко постучала.

— Анастасия Павловна не открывают-с, — прожужжал театральный служка у нее над ухом, но Каховская не обратила на говорившего никакого внимания.

— Заперлась, — печально произнес высокий худой студиец, переминающийся с ноги на ногу возле гримерной с корзиной цветов.

— Оне не в духе, — снова встрял служка, в обязанности коего входило блюдение порядка за кулисами. — Ихний прежний воздыхатель с невестой на спектаклю пришли…

Александра Федоровна сжала кулачок и что есть силы стукнула в дверь. Настя не открыла и не отозвалась.

— Анастасия Павловна! Настя! — громко позвала Александра Федоровна из-за двери. — Это я, Каховская, открой…

Не было еще таких дверей, которые не раскрылись бы перед Александрой Федоровной. Отворились, хотя и не сразу, и эти, и перед ее глазами предстала мрачная, как грозовая туча, Анастасия.

— Проходите, — отступила она на шаг, пропуская Каховскую.

Александра Федоровна начала издалека.

— Ты ведь знаешь, Настенька, жизнь не является сплошным и нескончаемым праздником. Тот, кто вдохнул в нас жизнь, устроил так, чтобы радости в ней чередовались с бедами и горем, а иначе, если бы мы жили в радости с первого и до последнего дня, как бы мы поняли, что живем в радости? И как оценили бы это? Как бы мы узнали, что к нам пришло счастье? Ведь не с чем бы было сравнить. Кроме того, тем, кого любит, Господь ниспосылает испытания, и, если человек из них выходит с честью, Он его награждает…

— Выходит, — едва не со злобой перебила Каховскую Настя, — сначала Боженька тебе по зубам съездит, до крови разбив, а затем платочком с вензельками одарит, дескать, возьми, чадо мое, утрись? Так?

— Нет, не так, — отрезала Каховская. — И не смей так говорить о Боге!

— А вот и посмею! — притопнула ножкой Настя. — Что хорошего я видела в своей жизни? Мало мне было пьяных харь господ, коих я должна была ублажать по приказанию своего барина? Мало мне было злобы и насмешек от подруг? А кто мне ниспослал этого мерзкого старикашку Гундорова, который пальцами лишил меня чести? Кто, ежели не Он? Чем Он меня таким одарил, что покрыло бы все мои мучения? За что я Ему должна быть благодарна?

— За талант, — довольно жестко ответила Александра Федоровна. — Он тебя одарил талантом. Немногих, весьма немногих Господь одаривает своим Божественным вдохновением. А талант, как ты уже знаешь, это не только праздник, но и тягостные муки. В этой жизни, милочка моя, ничего не дается даром.

— Да, это-то я поняла очень хорошо, — криво усмехнулась Настя.

— К тому же, — Каховская вплотную подошла к Анастасии, — не тебе сетовать на судьбу. Тебе, девочка моя, просто несказанно повезло!

— Повезло?! — задохнулась Настя. — Да еще несказанно?! Вот уж спасибо за такое везение.

— Повезло, — спокойно повторила Александра Федоровна и положила руки на плечи Анастасии. — А потом, все проходят через сие горнило, в которое попала сейчас ты. И талантливые, и бесталанные — все.

— Так уж и все? — подняла на нее глаза Настя.

— Кроме лишенных разума или вытесанных из камня — все, — без всякого намека на сомнение, ответила Каховская. — Десять лет назад подобное произошло со мной, потом с тремя моими братьями, до этого — с моим отцом и матерью.

— И ничего нельзя с этим поделать? — спросила Настя с интонацией, чем-то насторожившей Александру Федоровну.

— Ничего, — ответила Каховская. — Ты только постарайся меня понять, это некая данность, как… ну, что небо голубое, а вода мокрая. Это и не хорошо, и не плохо. Это надо принять.

— Ясно, — в раздумье произнесла Анастасия. — Выходит, раз ничего нельзя изменить, то следует уступить сложившимся обстоятельствам. Вы так полагаете? — цепко посмотрела она в глаза Каховской. — Покориться данности, которая ни хороша, ни плоха.

— В общем, да, — не сразу ответила Александра Федоровна, отчего-то с опасением поглядывая на Настю.

— А если я не хочу покоряться?