Полина Петренко. Последний разговор

Полина Петренко. Последний разговор

– В новостях написали, что двадцать седьмого февраля 2012 года знаменитый актер Алексей Петренко сломал ногу на станции метро «Петровско-Разумовская». Вроде как пострадал папа совершенно на ровном месте – спускался с эскалатора со своей третьей супругой Азимой. А двадцать восьмого – день моего рождения. Подумалось: «Может быть, это знак?» Решила, что наконец отец, прервав череду бесконечных выступлений и концертов (а пахал он, несмотря на серьезный возраст, как вол) и лежа дома в гипсе, обязательно вспомнит, что однажды именно двадцать восьмого февраля в Запорожье родилась его дочь. Был первый день Великого поста, и… папа не позвонил. Ровно через пять лет, двадцать седьмого февраля 2017 года, мы его хоронили. И снова был первый день Великого поста. Я подумала, что все-таки это был знак. Но, наверное, для него.

…Пока папа и его первая жена, моя мама Алла, были вместе, он часто меня спрашивал:

– Польча, когда я буду дряхлым и старым, ты мне тарелку супа нальешь?

– Конечно, – отвечала я.

Отец будто любил эту тему как-то по-особенному, или, напротив, она его беспокоила.

Мои отношения с его второй женой Галиной Кожуховой сложно назвать безоблачными – все-таки к ней папа ушел из семьи, из-за нее бросил маму, но в целом мы ладили. Росла я абсолютной папиной дочкой, всегда чувствовала себя любимой и единственной, несмотря на то, что спокойным характером никто из нас не отличался. Мама говорила, что все мои с ним конфликты были как раз из-за нашей феноменальной похожести. Возможно, она права.

Думаю, неслучайно именно мне первой папа признался в своем новом чувстве и рассказал, что намерен развестись с мамой и жить с Галиной Петровной, Галюсей, как он ее называл. Впрочем, потом отец еще год тянул резину – обитал в Москве, так как работал в Театре на Малой Бронной, наездами бывал у нас в Ленинграде. Маме о возможных переменах в его личной жизни мне рассказывать было запрещено, и я надеялась, что, возможно, проблема рассосется сама собой. Когда тебе пятнадцать, сложно представить, что сорокалетний мужчина может влюбиться. А крушение семьи, особенно собственной, редко воспринимается с пониманием.

Кожухову я знала как коллегу отца, кинокритика, друга. В моменты моих приездов к папе в столицу, случалось, все вместе ходили в театр. Гуляли с отцом по Москве, помню, как часто слышала за спиной: «Петренко идет, смотри, Петренко», – и понимала, что папа теперь очень знаменит. Когда все открылось, мама переживала страшно, отца выставила. А я жила то с ней, то в Москве с ними, пытаясь сохранить хрупкий баланс.

Кстати, о нашей с папой схожести… Когда я объявила ему, что окончательно возвращаюсь в Ленинград и буду все-таки жить с мамой, случилась одна из самых болезненных наших сцен.

– Если ты сейчас уйдешь, ты мне не дочь! – театрально произнес отец.

– Пожалуйста… – ответила я и вышла.

В одиннадцать вечера семнадцатилетняя барышня топала по направлению к Ленинградскому вокзалу и впервые за долгое время чувствовала себя очень легко. Он даже не позвонил узнать, добралась ли я… Та фраза, сказанная им, ранила до глубины души, потому что тогда и до сих пор я воспринимаю ее слишком серьезно. Получается, если с ним – то дочь, а если без него – то чужая?.. Но произнесена она была с некоей бравадой, лицедейством и отчасти была легким алаверды.

Я подобную историю провернула в раннем детстве, мне около четырех лет было. Жила тогда у бабушки Матильды (по материнской линии) в Киеве, родители приезжали в гости. Явился папа, которого я год не видела. Бабушка была чрезвычайно добрым и мягким человеком, и вот с песнями-прибаутками она пытается накормить меня кашей. Я не ем. Отец, устав смотреть на это безобразие, шлепнул меня по попе: «Не хочешь – не ешь!» Я обалдела, потому что доселе никто меня и пальцем не трогал. Вечером в детский садик за мной пришел папа, которого там раньше никто не видел.

– Я за Полиной Петренко, – говорит.

Естественно, воспитательница сомневается, но зовет:

– Полина, иди сюда, твой папа пришел.

На что я радостно сообщила:

– Это не мой папа!

Ух и злой он потом был! «Она меня опозорила!» – жаловался дома бабушке. Да, наверное, мама права – много у нас с ним общего. Но это лирика.

Когда же спустя много лет отец поставил мне условия «признания нашего родства», Галина Петровна предпочла в ситуацию не вмешиваться. Ее, как и любого человека, невозможно покрасить в один цвет – многие качества Кожуховой меня восхищали, а другие вовсе нет. Одно точно: Галюся занимала в жизни и сердце отца большое место. Он ее любил. Поэтому когда осенью 2009-го Кожухова умерла, я понимала, как тяжело должно быть папе. Не позвонила потому, что наше с ним налаживающееся общение снова дало трещину: незадолго до этого мы поссорились из-за маминого интервью одной газете и он швырял трубку. Но сердце мое за него все равно болело.