Полина; Подвенечное платье

Цецилия захотела узнать, на что же они жили до сих пор, и баронесса не утаила от дочери, что источником их доходов, который скоро иссякнет, были бабушкины бриллианты. Бедная девушка спросила, не может ли она чем-нибудь помочь своему семейству, и тогда мать объяснила ей, что почти всегда судьба женщины зависит от ее замужества. Цецилия вспомнила о союзе, про который говорила ей мать, и бросилась в ее объятия.

– О, милая маменька! – воскликнула она. – Клянусь вам, я буду счастлива, если выйду за Эдуарда!

Госпожа Марсильи оценила всю самоотверженность дочери и поняла, что с этой стороны препятствий задуманному не будет.

Так проходили дни, недели, а состояние баронессы все ухудшалось. Между тем жизнь в эмиграции обещала продлиться недолго: поползли слухи о том, что Бонапарт вернет трон Бурбонам. Поговаривали об окончательном разрыве между первым консулом и якобинцами, уверяли даже, что Людовик XVIII писал по этому поводу Наполеону и получил от него в ответ два письма, все еще позволявшие надеяться наследнику престола.

В это время герцогиня де Лорж вернулась в Лондон и запиской известила баронессу, что на следующий день приедет в Хендон.

Эта новость обрадовала всех, особенно маркизу: она опять будет в своем кругу, ей будет с кем говорить и, как она сама выражалась, можно будет очиститься от этих Дювалей.

Маркиза даже пригласила Цецилию в свою комнату, что случалось теперь лишь при крайне важных обстоятельствах, и запретила ей упоминать при герцогине де Лорж о безрассудном плане замужества, придуманном баронессой в минуту помрачнения ума. Те же строжайшие наставления получила и госпожа Марсильи.

На следующий день, в два часа пополудни, когда баронесса, маркиза и Цецилия сидели в зале, к загородному домику подъехала карета. Скоро раздались удары молотка в дверь, и через несколько секунд горничная доложила о герцогине де Лорж и шевалье Генрихе де Сеннон.

Почти уже восемь лет баронесса и герцогиня не виделись, они обнялись как две давние подруги, которых ни время, ни разлука не заставили забыть прежних отношений. Госпожа да Лорж не могла, однако, не заметить разительной перемены, произошедшей с подругой: лицо ее запечатлело следы болезни.

– Я очень изменилась, – тихо сказала баронесса герцогине, – но прошу вас, не нужно сейчас об этом, вы только встревожите мою бедную Цецилию. Немного погодя мы уйдем с вами в сад и там обо всем поговорим.

Герцогиня пожала ей руку и громко произнесла:

– Ты все такая же, как прежде!

Потом госпожа де Лорж повернулась к разодетой, как никогда, маркизе, сделала ей несколько комплиментов и обратилась к Цецилии:

– Милое дитя мое! – сказала она ей. – Вы сдержали обещание, которое дали мне, будучи еще совсем ребенком: вы прекрасны! Ну же, обнимите меня! Добрые Дювали уже успели рассказать мне о ваших замечательных качествах.

Цецилия подошла к герцогине, и она поцеловала девочку в лоб.

– А теперь позвольте, милая баронесса, и вы, дорогая маркиза, представить вам моего племянника, Генриха де Сеннон. Рекомендую его вам как самого любезного и умного молодого человека.

Несмотря на то что комплимент был сказан при молодом человеке, он ничуть не смутился и раскланялся с величайшим изяществом и простотой.

– Вы знаете, баронесса, – признался юноша, – герцогиня заменила мне мать. Неудивительно, что она меня так расхваливает.

Несмотря на скромную отговорку шевалье, стоило признать, что герцогиня де Лорж не преувеличивала его достоинств. Этому видному юноше с изящными манерами только что исполнилось двадцать четыре года. Он был красив, образован и хорошо воспитан. Однако Генрих де Сеннон, как и бо`льшая часть эмигрантов, не имел теперь ничего. При рождении он лишился матери, отца казнили на гильотине, и все его надежды были на наследство дяди, жившего в Гваделупе и удесятерившего там свое состояние коммерческими оборотами. Но, по странной особенности характера, дядя объявил племяннику, что не даст ему ни копейки, если тот не будет участвовать в его торговом деле.

Все остальные члены знатной фамилии, конечно, воспротивились этому: не для того Генрих де Сеннон получил блестящее воспитание и образование, чтобы заниматься торговлей сахаром и кофе.

Все эти подробности стали известны из общей беседы, изрядно воодушевившей маркизу, ведь о торговле речь велась как о мещанском и недостойном занятии. Госпожа ла Рош-Берто говорила об этом с таким презрением, что баронесса и Цецилия не могли не отнести едкую иронию маркизы к доброму семейству Дювалей, составлявших весь круг их общения. Госпожа Марсильи почти не вмешивалась в этот разговор, однако он становился уже слишком резким, и, чтобы прекратить его, баронесса взяла под руку герцогиню и вышла с нею в сад.

Маркиза, Цецилия и Генрих остались втроем.

Госпоже ла Рош-Берто достаточно было лишь взглянуть на Генриха, чтобы понять, что он, а не какой-то мещанин Эдуард Дюваль, должен стать женихом ее внучки.