Полина. Подвенечное платье

Девушка не ответила, словно боясь вновь произнести слово, столько раз уже лишавшее ее всякой надежды. Наконец едва слышно она произнесла:

– Три тысячи франков.

– Сколько? – переспросила Фернанда.

– Три тысячи франков, – повторила Корнелия.

– Три тысячи! – воскликнула потрясенная Фернанда. – Это слишком дорого! Но работа, надо признаться, стоит того, и даже больше.

– Но, если вы купите его, – воскликнула Цецилия, уже готовая упасть на колени, – вы совершите благое дело.

– Милое дитя! Я с величайшей радостью купила бы это платье, я в восторге от него – но тысяча экю…

– Боже мой! Но что значит для вас тысяча экю? – вскрикнула девушка, окинув взглядом комнату, как бы желая указать на роскошь и богатство, в которых утопала актриса.

– Как что значит? Это мое трехмесячное жалование! Обратитесь лучше, милое дитя, с вашим предложением к принцу… Скорее, он купит его для какой-нибудь придворной дамы.

– Вы правы, Фернанда, – сказал принц. – Я беру это платье.

– Вы, принц? – воскликнула Цецилия. – Вы купите его за назначенную цену?

– Да, – ответил он, – и если вам необходима бо`льшая сумма, то…

– Нет-нет, – перебила его девушка, – мне нужно три тысячи франков, этого будет довольно. Впрочем, платье и не стоит больше.

– Так передайте же коробку с платьем моему камердинеру Жану. Его вы найдете у кареты. Оставьте Жану ваш адрес, и я сегодня же пришлю вам назначенную сумму, раз вы испытываете такую нужду.

– Да, да, – ответила молодая девушка, – не будь крайней необходимости, я никогда не рассталась бы с этим платьем.

После этих слов Цецилия несколько раз поцеловала наряд, с которым вынуждена была расстаться. Она делала это с такой грустью и любовью, что никто не смог бы остаться равнодушным. Цецилия поклонилась Фернанде и принцу и уже хотела было уйти, но тут актриса обратилась к ней:

– Еще один вопрос, милое дитя. Я спрашиваю не из любопытства, а из искреннего участия: скажи, кому предназначалось это платье?

– Мне, сударыня!

– Вам?

– Да, это было мое подвенечное платье.

Цецилия бросилась из комнаты, едва сдерживая подкатившие к горлу рыдания.

Через два часа она получила три тысячи франков.

На следующий день сам принц отправился к ней. Эта молодая девушка возбудила в нем сострадание. Он в тот же вечер рассказал всю историю императрице Жозефине, и императрица сама пожелала видеть Цецилию.

Отыскав ее квартиру, принц спросил у привратницы:

– Можно видеть Цецилию?

– Цецилию? – переспросила старуха.

– Ну да, Цецилию, молодую белокурую девушку с голубыми глазами. Это ведь улица Дюкок, дом номер пять?

– А, я знаю, кто вам нужен, но Цецилии уже здесь нет. Три дня назад умерла ее бабушка, ее похоронили. Вчера Цецилии целый день не было дома, а сегодня она уехала.

– Уехала из Парижа?

– Ну да.

– Куда же?

– Никто не знает.

– А как ее фамилия?

– Она никогда ее не называла.

Больше принц ничего не смог выведать у старухи, его поиски зашли в тупик.

Восемь дней спустя в комедии «Le Philosophe sans le savoir»[16] Фернанда предстала перед публикой в платье с такой изящной вышивкой, что пронесся слух, будто этот подарок прислал ей сам султан Селим за роль Роксоланы.

А теперь, так как нам известны все тайны, расскажем о загадочной красавице, которая явилась к принцу и Фернанде и проживала в доме номер пять по улице Дюкок под именем Цецилии.

Глава II Застава Сен-Дени

Двадцатого сентября 1792 года, в половине седьмого утра, маленькая, набитая соломой и покрытая холстиной телега, правил которой простой крестьянин, подъехала к заставе Сен-Дени. За этой повозкой уже успела выстроиться целая вереница телег с людьми, явно намеревавшимися выбраться из столицы, но в то неспокойное время сделать это было не так-то просто.

Все повозки подвергались строгому досмотру. Кроме таможенных досмотрщиков, тут были еще четыре муниципальных офицера для проверки паспортов и национальная гвардия, готовая в случае необходимости оказать вооруженную поддержку.

Наконец телегу, стоявшую впереди, после тщательной проверки пропустили, и очередь дошла до той повозки, о которой мы упомянули в самом начале.

Крестьянин, не дожидаясь приказания, приподнял холстину и подал офицеру свой паспорт.

Документ был подписан аббевильским мэром и предписывал всем командующим на заставах беспрепятственно пропускать крестьянина Пьера Дюрана, его жену Катерину Пайо и мать Жервезу Арну, которые, побыв некоторое время в Париже, возвращались теперь, судя по документу, на родину – в деревню Нувион.

Офицер заглянул в телегу: в ней сидели две женщины: одна – лет пятидесяти, другая – не старше тридцати и маленькая девочка лет трех-четырех. Одежда женщин указывала на то, что они были нормандскими крестьянками, но вот головной убор ребенка, представлявший собой огромный чепец, являлся характерной особенностью провинции Ко.

– Кто из вас Жервеза Арну? – спросил офицер.

– Я! – ответила одна из них.

– А ты, должно быть, Катерина Пайо? – обратился офицер к женщине помоложе.

– Да, это я, – отозвалась она.

– Отчего же в паспорте не записан ребенок?