Полина Прекрасная (сборник)

– Как грудь? Не болит?

– Нет. Но тут твердое что-то…

Она показала, где: тут. Та помяла. Велела задрать кверху руки. Помяла подмышки и села за стол.

– Пройдешь маммограмму. Посмотрим, что там у тебя. И давно?

– Нет, не очень. Ну, месяц назад. Я не знаю…

– Посмотрим, – сказала врачиха и грустно вздохнула.

Еще через несколько дней сообщили Полине диагноз. Федюлин Давид и Татьяна Федюлина свозили ее в институт на Каширку, там был у Федюлиных блат: брат Федюлина.

– До родов вас с раком груди не оставим. Активная клетка. Процесс идет быстро, и это опасно.

Федюлинский брат почесал подбородок.

– Что будет с ребенком? – спросила Полина.

– Мы грудь ампутируем, это несложно, – сказал брат Федюлина. – Но вот наркоз… Наркоз этот вовсе не нужен ребенку.

– Что будет с ребенком? – как будто не слыша, опять повторила Полина.

– Мы вынем ребеночка. Через неделю. Кормить вы не будете. Выкормим формулой. Потом мы дадим отдохнуть вам дня три и будем снимать уже грудь. Вот и все.

Она обхватила руками живот. Федюлины переглянулись.

– Скорее! – сказала она очень хрипло и низко. – Скорее его вынимайте оттуда! Ему ведь там вредно сейчас находиться! Ведь рак у меня?! Вы спасайте его!

Оперировала молчаливая невысокая женщина. Брат Федюлина заглянул перед тем, как ввели наркоз, потрепал Полину по щеке.

– Ну, ты молодец! Настоящая мама!

Она провалилась. Проснулась в палате.

– Пацан у тебя! – сообщил брат Федюлина. – Хороший, здоровый. По виду не скажешь, что он недоношенный. Классный пацан!

На следующий день показали ребенка. Он был ярко-красный, курносый, кудрявый. Она ощутила такую любовь, что даже в глазах от любви потемнело.

– Бутылочку на! Покорми, он голодный!

Ей дали бутылочку, дали ребенка. Он был, показалось ей, очень горячим.

– Мне кажется, он заболел! Он горит весь! – вскричала она.

– Ничего не горит. – И низенькая медсестра на ходу пощупала лоб у ребенка. – Мамаша! Вы только родили, уже паникуете! А вам еще жить с ним да жить! Успокойтесь!

А через неделю снимали ей грудь. Ребенок был дома с Мадиной Петровной. Та стиснула зубы и помолодела. К тому же и муж все звонил да звонил. И голос плаксивым был и виноватым.

– Мадина! Позволь мне прийти и помочь! Ведь плоть наша общая! Кровь ведь. Мадина!

– Поползай! Поползай! – шептала Мадина, качая коляску с невинным младенцем.

Потом вспоминала про дочку, и ужас сжимал ее сердце. Пускай он поможет. Отец, не чужой. Что теперь пререкаться?

Она пасла коз. И не знала его. Потом он пришел и прижал ее к сердцу. Лежали внутри виноградной лозы, как будто вдвоем в колыбели зеленой.

– О как ты прекрасен, возлюбленный мой! – сказала она.

Он приподнял ее груди.

– О как ты прекрасна, голубка моя! – сказал он, целуя ей левую грудь.

Она ощутила смущенную радость.

– Сосцы твои, – он прошептал, – словно пара козлят, двойня серны…

Она испугалась: он правды не знает.

– Возлюбленный мой! – простонала она. – Я скоро умру. Я умру, мой любимый!

Он нежно прижал ее груди ко рту.

– Не думай об этом, – сказал он. – Мы оба ведь изнемогаем от нашей любви… Она защитит нас, не бойся, голубка…

На Гоголевском бульваре текло со всех деревьев и скамеек. Солнце было таким теплым, что впору без пальто ходить. Полина неторопливо покачивала коляску и щурилась от яркого света. Начало апреля, а как хорошо!

Он пискнул, как птенчик в гнезде. Не заплакал, а пискнул легко и затих. Но Полина взяла его на руки.

Каждое лишнее прикосновение к нему было радостью. Она бы и вовсе держала его на груди сколько можно. Таскала бы, как кенгуру кенгуренка. Откинула кружевце и посмотрела. Он спал и чему-то смеялся во сне.

– Чему ты смеешься? – спросила Полина, сама засмеявшись. – Чему ты смеешься?

И вдруг кто-то кашлянул рядом. Она обернулась, смеясь вместе с сыном. На лавочке рядом сидел Александр. Теперь с бородой, но такой же, как прежде.

– Кто? Мальчик? – спросил он.

– Да, мальчик. Алеша.

– Ты так посиди. Я тебя нарисую. Мадонна с младенцем. Я ведь обещал.

Шестая повесть И.П. Белкина, или Роковая любовь российского сочинителя

Прежде всего не мешает сказать, что Иван Петрович Белкин был самого нервного характера, и это часто препятствовало его счастью. Он и рад был бы родиться таким, какими родились его приятели, – люди веселые, грубоватые и, главное, рвущиеся к ежесекундному жизненному наслаждению, но – увы! – не родился.

Тревога снедала его.