Полёт одуванчиков

Вика задумалась. Как бы она это перенесла? Надо поддержать Дашу, какая она, Вика, православная христианка, если оставит человека в беде. Позвоню.

Даша звонку обрадовалась. Голосок у неё слабый, измученный, так говорят после долгих горьких слёз.

— Приходи, Даша. Вот просто так, возьми и приди. Не будем рассуждать, прилично, неприлично.

— Вика, я не против встретиться. Но только не у вас, мне тяжело. И дети… Я не смогу смотреть им в глаза.

— Хорошо, давай в кафе.

— Мне сейчас не хочется на люди, я и на работу хожу, как солдат по собственному приказу.

Вика растерялась. А Даша:

— Давайте вы к нам. Только не говорите маме, кто вы. Она слегла после всего, криз, вчера «скорую» вызывали.

— Хорошо, я приду. Маме что-нибудь нужно? Лекарства?

— У нас всё есть. Отец на посту, не беспокойтесь.

Вика взяла такси. Ей казалось, надо быстрее.

Даша изменилась. Возле губ глубокие складки, волосы зачёсаны кое-как, под глазами мешки.

— Простите меня за мой вид.

— Вид как вид. Вполне приличный, — почему-то Вика решила, что следует говорить с Дашей бодрым, энергичным голосом. Так говорят с теми, у кого неутешительный диагноз. Хорошая мина при плохой игре.

— Дашенька, кто там? — слабенький голосок из спальни.

— Мама, это ко мне, по работе.

Заглянул на кухню отец. Кивнул Вике, накапал в чашку лекарство, вышел.

— Пойдёмте в мою комнату.

Уютно, просто, чистенько. Здесь живёт Даша, девочка, которую любит её муж. Вот она, стоит перед ней, в цветастом махровом халатике, совсем не красавица, измученная горем, почти дурнушка. Личико с кулачок, шейка тоненькая, глазки-щёлочки, припухшие веки. Стоит и смотрит на Вику. Так смотрят собаки, которых надо приласкать. И, повинуясь какому-то особому чувству, Вика бросилась к ней, крепко прижала к себе исхудавшее тельце девочки. Та заплакала. Сразу. Будто только и ждала Викиных протянутых навстречу рук. Заплакала и Вика, уткнувшись в острое Дашино плечико. Плакала и не могла остановиться. Вот чего ей, оказывается, давно хотелось. Поплакать в удовольствие, ослабить узду, державшую сердце, сладкими слезами омыть горькую беду.

Плакали, обнявшись, две женщины. Одна, вкусившая всех положенных женских утех, влюблённости, любви, замужества, родов, первых слов детей, первых шагов, первых шалостей и первой веры в родительскую непогрешимость. Вторая — всего этого страстно желавшая, упорно шедшая к этому, хранив себя для единственной, большой любви. Кто из них приобрёл? Кто потерял? Они сами ничего ещё не знали, они только плакали, как две сестры и общей была соль их желанной влаги.

А потом как-то и успокоились. И вытерли глаза одним платком, Викиным. Она достала его из сумочки, протянула Даше. Та дисциплинированно промокнула глаза, взглянула в зеркало.

— Ужас, — сказала и вышла. Наверное, умыться.

Вика присела в кресло. Ей заметно полегчало. Не зря Господь придумал и попустил нам слёзы. Они не просто текут, они вершат работу, особым образом расчищают в душе завалы, освобождая проход к реальному осмыслению происходящего. «Хорошо поплакали», — подумала Вика. А тут и Даша, с подносом: чашки, заварной чайничек, сыр, колбаса, конфеты.

— Давайте чаю попьём.

— Давай, — обрадовалась Вика, — а то воем как две белуги. Повыли, можно и перекусить.

Засмеялись.

— А что если нам… — Даша засмущалась, вопросительно глянула на Вику, — а что, если нам коньячку по чуть-чуть…

Вика кивнула.

Маленькие изящные рюмочки. Синий хрусталь.

— Отец маме на юбилей подарил. Ну что, за знакомство?

И опять засмеялись.

Коньяк быстро сделал своё дело. Погнал, погнал по жилам горячую кровь, прогревая самые отдалённые уголки застоявшегося в холоде естества. Они говорили, говорили, уже не подбирая слов, не осторожничая, а как есть, по-сестрински.

— Знаешь, я ведь думала, что ты артистка, противная кривляка, увела мужа себе на потребу.

— Плохая я артистка, — вздохнула Даша, — мама только взглянет, а у меня всё на лице написано. Вика, а дети рассказывали вам про Сокольники?

— Нет, а что там случилось?

— Там я решила — свадьбы не будет. Увидела, как страдают дети. Гриша у вас — боец. «Мою маму, — кричит, — Вика зовут, а это чужая тётя!»

— Странно, промолчали.

— Они всё поняли, Вика. А промолчали, чтобы вам не делать больно.

— Растут. Не успеешь оглянуться…

Даша вздохнула.

— Гриша на Илью очень похож. А мне, Вика, тяжёлые дни предстоят. Гостям объявлять, что свадьбы не будет. Некоторые у виска крутят: у Дашки, мол, крыша поехала. А мои на работе нам подарили поездку в Грецию, свадебное путешествие. Им-то каково? Паспорта, документы, визы. С шефом ещё предстоит объясняться.

Помолчали.

— Даш, скажи, а если Илья не захочет возвращаться в семью? Ты его от себя прогонишь, и к детям он не вернётся, будет мотаться по жизни как неприкаянный.

— Вернётся. Он любит детей, ему только помочь надо.

— А ты? Вижу, как тебе несладко.

— Это, Вика, пройдёт. Мне бы на первых порах продержаться. Помогите мне, — Дашин голос опять задрожал.

А Вика руками всплеснула.

— Знаю как! Тебе надо к батюшке, отцу Леониду! Он у нас… сама увидишь, какой. Расскажи ему всё. Соглашайся, не отказывайся.

— Я не отказываюсь.