Полёт шмеля

Через несколько дней такой жизни он зафонтанировал стихами. Чего с ним не было уже года полтора. Писал и писал их — по два, по три в день. Правил одно — набегало другое, торопливо записывал его, а в голову лезли строки того, что правил. Палата была на восемь человек, все время разговоры, споры, а то и ссоры, и он облюбовал для работы стол недействующего медицинского поста в глухом углу коридора. Сидел там с разложенными по кругу тетрадями — черновыми, чистовыми — и летал ручкой то в одной, то в другой, то в третьей.

Полковник начальник отделения возник над ним, утонувшим в своих тетрадях, в один из последних дней новокаиновых инъекций. Как он приблизился, Лёнчик не заметил, увидел его, лишь когда одна из тетрадей на столе вдруг взмыла в воздух, он рванулся за ней — тетрадь его была в руках начальника отделения.

— Это что же, стихи, что ли? — с недоуменным удивлением проговорил начальник отделения, переводя взгляд с тетради на Лёнчика.

Начальник отделения был мрачновато-холодным, с нетороплив о-внушительными движениями человеком, в манере его общения с окружающими сквозила высокомерная пренебрежительность, казалось, каждое мгновение от него можно ждать начальственной таски — неизвестно за что, причина найдется, по той самой формуле. Начальник отделения был царь и бог, в его власти было выписать за нарушение распорядка, обвинить в симуляции.

— Отдайте, — вскочив со стула, схватился Лёнчик за другой край тетрадки, потянул к себе, но начальник отделения держал ее крепко — не забрать.

— Нет, стихи, что ли? — повторил начальник отделения. — Переписываешь чьи-то? Или собственные?

Лёнчик почувствовал себя попавшимся на месте преступления преступником. Он еще никому, кроме Жунаса, даже и Вике на гражданке, и Жёлудеву, не открывался в своем грехе, и здесь, в госпитале, когда спрашивали, что там корябает за столом, отвечал: письма. Но, будучи пойманным на месте преступления, отпираться было бессмысленно.

— Собственные, — через паузу признался он.

— Собственные. Ага, — протянул начальник отделения. И потряс тетрадку. — Отпусти. Пишешь стихи — хочешь, значит, быть поэтом. А поэт пишет, чтобы его стихи читали другие.

Лёнчик понял: придется уступить. Тут же с удивлением сделав открытие: а он на самом деле вовсе не против, чтобы начальник отделения прочитал его вирши. И вправду, стихи пишутся не для того, чтобы умирать в тетрадях.

— Это не та тетрадь, — сказал он. — Это черновики. Эту не надо читать.

— Так давай беловик, — потребовал начальник отделения. Он получил от Лёнчика беловую тетрадь и погрузился в нее. В Лёнчике внутри бушевал ураган. Неужели его стихи не понравятся начальнику отделения? Так они стояли напротив друг друга около стола недействующего медпоста несколько минут, и наконец начальник отделения, оторвав от тетради взгляд, тряхнул ею: — Что это ты пишешь: «Печальный стук последнего вагона, прощальный взгляд, бессвязный взмах руки…» Как взмах руки может быть бессвязным? Бессвязной бывает речь.

— И взмах тоже может быть бессвязным, — не согласился Лёнчик. — В зависимости от обстоятельств. Это метафора. Троп. Перенос понятий.

— Какие слова знаешь! — начальник отделения сыграл бровями, изображая изумление. — Перенос понятий, надо же. — Он отдал Лёнчику тетрадь. — В Литературный институт думаешь поступать?

— В Литературный? — переспросил Лёнчик. Он был подавлен: неужели его стихи так плохи, что не заслуживают никакого отзыва. — Есть такой институт?

— Неужели не слышал? — Теперь изумление начальник отделения было, похоже, совершенно искренним. — В Москве, имени Горького. Для молодых талантов. Очень многие известные писатели и поэты оттуда вышли.

— Имени Горького? — эхом переспросил Лёнчик. Его вмиг залило такой радостью — было полное ощущение: вот только что заложенное плотными облаками, низкое небо над головой, и вдруг — ослепительное солнце, глубокая чистая синь, и ни облачка. Начальник отделения нашел его стихи талантливыми!

— Ладно, не слышал — теперь знаешь, — сказал начальник отделения. — Всё здесь написал? — кивнул он на тетради, разложенные на столе. — В госпитале?

— Все здесь. В госпитале, — подтвердил Лёнчик.

В мрачновато-холодном взгляде начальника отделения зажегся огонек непонятного Лёнчику интереса:

— Что, скажи честно, как на курорте тебе здесь было? Отдохнул?

Лёнчик испытывал к начальнику отделения такую счастливую признательность за его оценку — не солгать.

— А то! — ответил он.

— Голова болеть перестала?

— Перестала, — подтвердил Лёнчик.

— А вообще-то болела? Не бойся, по-честному: все равно скоро выписываться.

Лёнчик не боялся. Ему было стыдно. Он видел, к чему клонит начальник отделения.

— Болела, — сказал он. — Еще как. Ужасно болела.

— А как в госпиталь лег, так и прошла?

— Точно, — признался Лёнчик — словно прыгая в воду с дикой кручи, да еще в неизвестном месте.