Читаем Полёт: воспоминания полностью

У самолёта жизнь кипела. Ребятня, словно мухи на мёд, слетелась на самолёт и осадила его, Игорь сначала культурно, потом уже настойчиво отгонял детвору, пока кто-то не принёс из деревни верёвку. Тогда верёвка была натянута на колышки вокруг самолёта и стала «табу». И сразу вопрос решился: толпа чинно стала вокруг натянутой на уровне щиколоток верёвки и молча наблюдала, как Игорь сидит или ходит возле самолёта. Всё было, словно в музее: онемевшая толпа, жадно рассматривающая предмет своего вожделения или чудо чудное и само чудо — недалеко ушедший от детворы по годикам лётчик в промасленном комбинезоне и в американских ботинках с обмотками, чувствуя себя объектом всеобщего внимания, Игорёк томился. Моё возвращение облегчило его участь.

На ночь пацаны пригнали к самолёту лошадей. Лошадей стреножили, и они паслись неподалёку. К вечеру вокруг самолёта образовались завалы всяческой снеди. Каждая хозяйка несла лётчикам покушать, стараясь переплюнуть свою соседку. Когда еду принесла первая — мы с удовольствием покушали. Наелись. Тут же еду принесла вторая. Мы поели, уже, как говорится, от пуза. Тут же еду принесла третья, четвёртая, пятая…

Мы стали отказываться. Хозяйки стали обижаться: у белорусов не принято отказываться от еды, когда тебя угощают. Отказ от угощения означал, что ты враг этого семейства, что ты брезгуешь кушать пищу, приготовленную этой хозяйкой, что ты не веришь ей и боишься, что она тебя отравит.

Белорусский крестьянин всегда был под властью. Больше всего он был под властью шляхты и привык к её интригам. До сих пор ещё стояли замки ясновельможных панов: я пацаном лазал по рвам и подземным ходам замка князя Сапеги, ведущим на километры от замка к обрывистому берегу реки, раскачивался на ржавых толстых цепях перекинутого через глубокий ров подъёмного моста, смотрел через узкие бойницы в толстых каменных стенах на пустую, заросшую за долгие десятилетия дорогу, едва просматривающуюся в высокой траве. Проклятыми считали те места местные жители, боялись того замка с его привидениями…

Итак, хозяйки нас кормили. Трагикомичность своего положения мы поняли уже где-то на третьей-четвёртой хозяйке. Не есть — нельзя, есть — тоже нельзя. Хорошо кто-то догадался подсказать: «А вы понемножку берите от каждой» — немного полегчало. Беда только в том, что каждая оставляла своё угощение возле самолёта. Из деревни принесли стол, лавку — и стол, и лавка были завалены снедью. Было уже тошно глядеть на лоснящуюся в разваренной белорусской бульбе со шкварками да лучком жирную курицу, на зарумяненный бок молочного поросёнка, бесстыдно развалившегося среди печёных яблок, на пирожки, ватрушки, пироги, хворост и прочую печёную вкусноту, которая в глотку уже не лезет, на глечики да макитры с разными питиями… Самое же тяжёлое — это фрукты.

В первый же день вокруг самолёта образовались сначала кучки, потом горки, а к концу нашего пребывания в этом чудесном санатории — горы фруктов. Лазать по садам — нельзя. Если же залезть в чужой сад за яблоками или сливами для лётчиков — ну, кто скажет что против? Так, глядишь, и для лётчиков нарвёшь, и сам наешься чужих яблок. Фрукты детвора носила нам полными пазухами. На фрукты мы смотреть тоже уже не могли.

На ночь недалеко от самолёта пацаны развели костёр, хотели печь картошку. Мы едва уговорили их поесть хоть часть еды, которая к вечеру скопилась у самолёта. Жалко ведь — столько еды пропадает. Это ведь не яблоки, которые ещё полежат.

Назавтра хозяйки уже сами сообразили, что незачем переводить столько еды, и составили между собой график кормёжки лётчиков. Стало полегче. Но запасы фруктов не таяли. К концу нашего четырёхдневного пребывания в этом чудесном санатории скопилось столько фруктов, что на трёх самолётах ПО-2 их едва увезли.

Прошла ночь, день, ещё ночь…

На горизонте иногда появлялись самолёты, видно, нас искали.

Летали большей частью истребители Ла-9, как-то прошёл на самом горизонте Си-47…

Нас никто найти не мог.

Самолётик наш был точно под цвет площадки — такой же зелёный и отличить его не то, что с воздуха — даже с земли на некотором удалении было трудно, даже зная, что он есть и он здесь.

Становилось уже скучновато.

На третий день я сообразил: нужны полотнища, нужно выложить посадочные знаки. Хозяйки нанесли простынёй, скатертей, холстов, мы выбрали более-менее пригодную для посадки площадку и разложили знаки. Бесполезно. Видно было самолёты, видно было, как они галсировали в поиске, но нас так и не заметили. К вечеру по нашей просьбе привезли сена, соломы, пацанва нарвала свежей травы. Ночь прошла в ожидании. С рассветом мы с Игорем уложили по ветру старт, приготовили костры и стали ждать. Мы дважды видели истребители, но не успевали зажечь костры. Да и на солнце едва ли кто увидел бы тот костёр.


После обеда натянуло облачность, солнце уже не слепило. На горизонте показалась тройка самолётов ПО-2. Мы зажгли костры. Бесполезно.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев, изменивших мир
10 гениев, изменивших мир

Эта книга посвящена людям, не только опередившим время, но и сумевшим своими достижениями в науке или общественной мысли оказать влияние на жизнь и мировоззрение целых поколений. Невозможно рассказать обо всех тех, благодаря кому радикально изменился мир (или наше представление о нем), речь пойдет о десяти гениальных ученых и философах, заставивших цивилизацию развиваться по новому, порой неожиданному пути. Их имена – Декарт, Дарвин, Маркс, Ницше, Фрейд, Циолковский, Морган, Склодовская-Кюри, Винер, Ферми. Их объединяли безграничная преданность своему делу, нестандартный взгляд на вещи, огромная трудоспособность. О том, как сложилась жизнь этих удивительных людей, как формировались их идеи, вы узнаете из книги, которую держите в руках, и наверняка согласитесь с утверждением Вольтера: «Почти никогда не делалось ничего великого в мире без участия гениев».

Александр Владимирович Фомин , Александр Фомин , Елена Алексеевна Кочемировская , Елена Кочемировская

Биографии и Мемуары / История / Образование и наука / Документальное
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ

Пожалуй, это последняя литературная тайна ХХ века, вокруг которой существует заговор молчания. Всем известно, что главная книга Бориса Пастернака была запрещена на родине автора, и писателю пришлось отдать рукопись западным издателям. Выход «Доктора Живаго» по-итальянски, а затем по-французски, по-немецки, по-английски был резко неприятен советскому агитпропу, но еще не трагичен. Главные силы ЦК, КГБ и Союза писателей были брошены на предотвращение русского издания. Американская разведка (ЦРУ) решила напечатать книгу на Западе за свой счет. Эта операция долго и тщательно готовилась и была проведена в глубочайшей тайне. Даже через пятьдесят лет, прошедших с тех пор, большинство участников операции не знают всей картины в ее полноте. Историк холодной войны журналист Иван Толстой посвятил раскрытию этого детективного сюжета двадцать лет...

Иван Никитич Толстой , Иван Толстой

Биографии и Мемуары / Публицистика / Документальное