Полёт: воспоминания

А тогда она пригласила меня к себе домой, познакомила меня с мужем — хорошим и заботливым семьянином, но, как и все инженеры в то время, — неудачником. Она учительствовала в школе, муж — инженер, денег не густо, дети растут…

Попил я тогда у неё чайку вперемешку со слезами в душе, да и пошёл восвояси. Она вызвалась меня проводить, муж разрешил, только попросил, чтобы недолго…

Хороший он человек. Жаль его.

Разошлись-таки они. Об этом она мне написала спустя ещё несколько лет, когда у меня была уже вторая семья.

Она позвала меня. Прямо она этого не сказала. Просто написала, что у неё многое изменилось.

Я не поехал… Она даже не знала, что я ещё в то время, когда не знал её адреса, дважды проводил свой отпуск в Ленинграде. Два месяца я фотографировал Эрмитаж, Петергоф, бродил по улицам этой Северной Пальмиры, этого чуда архитектуры, созданного вывезенными с тёплых и поэтических краёв знаменитыми зодчими, этого памятника великому воспитателю дикого русского медведя — Петру Великому… А тайная надежда была всё-таки — встретить Её.

Не встретил.

У неё, как и у меня в то время были свои семьи. Свои семьи, свои заботы, свои дела… И только изредка прорывалась старая боль:

… И снова ты.
И вновь мечтаньем безумным жизнь моя полна…
Неутоленные желанья
Под маской хладного ума
Влекут к тебе все безудержней,
И с каждым днем все безнадежней
Борьба меж сердцем и умом…
И снова стали ночи душны,
И снова жаркая подушка
Спать не дает…
Безумный мир! Зачем все сложно так, условно?!…
На каждый миг ответ готовый
Законов кодекс нам дает,
Но сердце!
Сердце не поймет никак
Призыв ума холодный.

А тогда я пошёл в Летний сад. Я стоял перед двуликим Янусом, вдыхал запахи осени, смотрел на Неву… И там же, в Летнем Саду, написал ЕЙ стих:

В Ленинградских парках осень стелется.
Вдоль Невы осенняя метелица
Золото с деревьев собирает.
Золото Исаакия витает
Над простором площади Дворцовой…
Я тебе сказал бы это слово,
Только ты за горизонтом где-то,
Может быть, и на другой планете,
В золотистом мареве рассвета,
В одеянье осени одета.
Я тебе сказал бы это слово,
Только встала
Жизнь стеной суровой
Между нами. Двух десятилетий
Не догонишь ни в какой ракете
И живем на разных мы планетах…
По мостам трамваи громыхают,
Золото с деревьев опадает,
Чайка горько над волной рыдает…

Ты реальность, иль мечта пустая, Молодости дымка голубая? Только она этого стиха не читала. Потому что я ей его не посылал. Как не посылал и других. К чему? Зачем рушить её семью, её счастье? Не знал я тогда, что счастье её уже рухнуло, подорвала, подточила его грубая проза жизни.

Если бы я тогда знал будущее…

Знать — не суждено…

* * *

Батайск встретил отпускников слухами. То ли сливать наше училище будут, то ли разгонять… Нас перевели на зимние квартиры в Новочеркасск.

Впрочем, для курсанта это всё — не главное. Мы уже запряглись в учёбу.

То ли что-то в училище надломилось, то ли мы уже были не первогодки, но армейский наш порядок в корне вдруг стал отличаться от прошлогоднего. Мы жили в просторной одноэтажной казарме с обычными, не натёртыми до зеркального блеска полами, с обычными одноярусными кроватями, матрацы которых уже не надо было ровнять табуреткой, с тумбочкой на одного, в которой уже не рылся старшина на предмет обнаружения чего-то запретного, с мирно сидящим возле тумбочки дневальным…