Полёт: воспоминания

Боже мой, что это?! Лямки плечевых ремней вдруг стали подниматься с моих плеч и стали горизонтально! Потом вдруг как будто кто-то громадный стукнул меня снизу в сиденье, и я вдруг стал тяжёлым, очень тяжёлым! Голова мотнулась сама по себе. Затошнило ещё сильнее. Бросило ещё раз. Я глянул вниз. Боже мой, как долго падать!! В зеркальце увидел глаза дяди Володи. Он улыбался. Значит, ещё не падаем. Захотелось скорее на аэродром, домой, к маме. Бросило ещё раз. Господи, да неужели это никогда не закончится? Какого чёрта попёрся я на аэродром, полез в самолёт? Больше никогда не полечу. Только бы на землю вернуться… А вдруг упадём? Что будет твориться в гарнизоне! Гроб мой, наверное, поставят в клубе. Ну, так же, как тогда, когда хоронили экипаж с Дугласа, что разбился ночью. Оркестр опять играть будет. Капельмейстер, дядя Гена, в белых перчатках. Папа его почемуто называет «капельдудкин». И пацаны все соберутся. И Валька. Интересно, будет она в этот раз опять задаваться? Нет, наверное, будет плакать. Скажет: «Бедный Лёшенька, зачем я тебе по морде дала, когда на русском дёрнул меня за косу? Можешь теперь дёргать сколько влезет — я ничего не скажу, а буду только улыбаться…» А я буду лежать себе в гробу и на неё никакого внимания — реви, хоть заревись! Нечего в морду при всех! Вот если бы она знала сейчас, что я лётчик!..

Земля опять поехала вбок. Уже не страшно. Можно смотреть прямо вниз. Интересно, какие деревья сверху. Как пики. И между деревьями видно. Конечно, не упаду, но всё-таки страшновато. Непривычно как-то. Высоко и пусто. Нет, всё-таки скорее бы на землю. А вот и аэродром. Далеко как-то он. Вон и старт. На белом посадочном «Т» финишёр. Только далеко он и уже сбоку как-то. Самолёт ещё раз повернул теперь уже на финишёра. Финишёр стал приближаться. Вот он, слева от головы дяди Володи. Поднял белый флажок. Значит, посадка разрешена. Быстро как приближается финишёр. Быстрее, ещё быстрее! Земля вдруг стала наплывать на самолёт, появилось пятно, вокруг которого земля как будто расходилась. Лётчики рассказывали, что это точка выравнивания и что она должна быть возле первого ограничителя — тогда сядешь возле «Т». Быстро набегает земля. Вот самолёт вдруг задрался и пошёл теперь уже пузом к земле. Удар! И самолёт запрыгал по земле, потом уже просто покатился. Медленнее, ещё медленнее. Финишёр остался где-то позади. Всё! Самолёт остановился. Затрещал мотор и самолёт порулил на стоянку. Все мои страхи прошли. Только бы не показать, как было страшно! Только бы никто не узнал, а то снова тогда уже не слетать! Всё.

Зарулили. На крыло взбирается мой дружок. Он смотрит на меня и смеётся.

Двигатель выключен. Тишина какая! Слышно, как поёт жаворонок. Или это у меня в ушах ещё свистит? Голова тяжёлая, но хочется прыгать и орать. Ура! Я летал! Я лётчик! Технарь вытаскивает меня из кабины, чтобы никто не увидел что пацан летал. Вылезает и дядя Володя. Я стою перед ним на ногах. Хочется сесть на землю, но я вида не показываю. Видимо очень счастливой была моя зелёная от пережитого полёта морда, потому что и лётчик, и техник долго смеялись, глядя на меня, и поздравляли с крещением.

Потом уже, спустя несколько месяцев, когда я уже сам мог взлетать на У-2, который был не так строг по сравнению с УТ-2 и многое прощал, мой крестник — лётчик самолёта связи, Владимир Васильевич Березин, рассказывая о том первом полёте моему отцу, сказал: «Готовьте сына в авиацию.

Летать будет…» Тогда же я ушёл с аэродрома, забрался в какую-то канаву и долго валялся там, обдумывая свершившееся. Много раз пришлось мне взлетать, в разных местах, на разных самолётах, но того первого полёта на простейшем самолётике, слепленном из фанеры и перкаля, не оборудованном не только фонарём, но даже аккумулятором и тормозами, я не забуду, наверное, до конца дней своих. Мне пришлось полетать на разных типах поршневых и реактивных самолётов, летал даже на тяжёлых транспортных самолётах и бомбардировщиках, в которых тот самолётик можно было заталкивать по несколько штук, бывал на такой высоте, где видно сразу и звёзды и солнце, но на всю жизнь я остался признателен тем маленьким, лёгким и даже способным на что-то самолётикам и планёрам, что показали мне настоящее, земное небо. Мне жаль современных пилотов шикарных самолётов, которых нынешняя, слишком уж рациональная действительность обделила романтикой открытой кабины, чувства настоящего, почти птичьего полёта, когда нюхаешь воздух не из кондиционера или кислородной маски, а пьёшь его вёдрами — того самого, горного, который пить и не напиться во веки веков.

Я благодарен жизни за то, что она мне это подарила. Я зову тебя, молодой: прежде чем стать крутым пилотом — понюхай сначала воздуха, сооруди себе из тряпочек и щепочек аппарат тяжелее воздуха, да без мотора, попрыгай с ним с какого-нить бугорка, почувствуй себя хоть раз птицей! Ты увидишь, как прекрасна жизнь, как мелка и тщетна наша земная суета сует, как черны зло, зависть, обман и как светлы Добро, Воздух, Жизнь! Светлого тебе пути!

* * *