Полёт: воспоминания

Я к тому времени уже немало насмотрелся на смерть, сам чудом живым остался, но это была первая смерть в лейтенантских погонах, смерть молодого, которому жить бы да жить.

Были трудные похороны, была истерика невесты, не успевшей ещё стать женой, были жуткие причитания матери под траурный марш оркестра и залпы комендантского взвода…

И опять были розы.

Много роз.

И хвоя.

Хвоя и розы.

Хвоя тёмно-зелёная, загадочная, пахнущая лесом, вызывающая воспоминая о чём-то далёком, праздничном, давно забытом и заметённом огнём войны, и голодным детством без единого праздника.

Розы.

Розы — это вообще что-то необычное: в Сибири розы не росли, не выносили сибирского климата, даже помидоры там не вызревали. Когда после войны мы на поезде пересекли Урал, и я впервые увидел купленные отцом на станции красные помидоры, и на мой вопрос «что это?» он ответил, что это помидоры, я не поверил ему, думал что он шутит: красных помидоров ведь не бывает…

Да и было ли кому до роз во время войны, во время голодовки, когда мерилом прекрасного было одно: хлеб.

Лишний кусок хлеба — вот праздник.

Розы я встречал уже после войны, да и то редко, очень редко: в военном гарнизоне на окраине небольшого белорусского городка Быхова, где стояла дивизия Дальней авиации розы не выращивались, а коли было какое особое торжество, то их привозили из Могилёва, куда надо было ехать час на машине или полтора на поезде.

Тем не менее, розы мне были знакомы: это нежное, прекрасное, это словно девушки; любуйся их красотой, вдыхай их пряный аромат, но с руками поосторожней, ибо ежели не знаешь как за них взяться — или поколешься, или вообще попортишь.

Так уж получилось у меня в юности: розы были сами по себе, хвоя — сама по себе.

Соединились эти две противоположности у меня до поступления в училище только один раз — когда хоронили в Балашове экипаж сгоревшего на посадке самолёта СБ.

Тогда гробы поставили в гарнизонном клубе, оркестр играл похоронные мелодии, гробы были покрыты хвоей и розами.

Я тогда зашёл в зал, постоял несколько минут — мне было неинтересно: погибших я не знал, грустная музыка и плачущие женщины — это далеко не соответствовало яркому солнечному дню и моему настроению.

Тогда у меня особых ассоциаций похороны не оставили.

Ну, а на обычные, как говорится, бытовые похороны я вообще никогда не ходил: ничего там интересного для пацана нет.

По-настоящему я прочувствовал сочетание роз и хвои, уже будучи курсантом лётного училища.

С утра, по каким-то неприметным признакам в казарме уже чувствовалось: что-то случилось.

Или случится…

Командир роты пришёл какой-то хмурый. Придрался на за что, ни про что, к дежурному. Не так, мол, заправлены шинели на вешалке.

Раньше он никогда на это внимания не обращал, это дело старшины следить за порядком в казарме.

После завтрака — на занятия.

Только занятия идут как-то не так. Никогда ещё такого не бывало, чтобы во время занятий в класс зашёл кто-то другой кроме преподавателя, а тут вдруг пришёл какой-то капитан и что-то шептал на ухо нашему майору, тот слушал и кивал головой. По лицам их было видно, что оба расстроены.

После ухода капитана преподаватель вдруг прекратил занятия: «Товарищи курсанты, на сегодня в вашей группе занятия прекращены, всем следовать в казарму, там получите дальнейшие указания».

Мы были встревожены, не могли ничего понять, знали только одно: случилось что-то очень плохое.

В казарме нас уже ждал командир роты, рядом с ним стоял заместитель начальника училища по строевой.

Строй остановили в казарме, повернули лицом к начальству, зам по строевой сообщил, что сегодня ночью на посадке разбился транспортный самолёт нашего училища, все одиннадцать человек, находившихся на борту, погибли. В гарнизоне траур, похороны назначены на завтра, а сегодня одиннадцать гробов будут выставлены в клубе училища.

Второму взводу нашей роты поручено обеспечить караул и почётный караул клуба на похоронах. Курсантам до обеда проверить и привести в порядок парадную форму одежды, подшить свежие воротнички, начистить пуговицы, выгладиться, вычиститься, после обеда — отдых и в восемнадцать часов заступить в караул. Начальником караула назначен командир роты.

Мы принялись за свою парадку. Спасибо старшине, приводить её в порядок долго не потребовалось: форма у нас всегда была в порядке, уж этого от нас старшина добивался просто: чуть что не так на осмотре — наряд вне очереди. А кому охота драить туалет или выстаивать у тумбочки? Вполне естественно, на уме и на языке одно: как они убились.

Естественно, нашлись знающие люди, было высказано много предположений, но все понимали, что это — только предположения, ибо информации не имел никто.

Тем более — никто у нас не имел опыта полётов на транспортном самолёте, для нас Ли-2 был в то время супер-самолётом.

Ну да, собственно, разговор не о том, и даже не об организации гарнизонной и караульной службы в БВАУЛ им. Серова.

Разговор — о ночи.

Итак, подошла моя смена — с двух до четырёх ночи.