Политбюро и Секретариат ЦК в 1945-1985 гг.: люди и власть

После смерти И.В. Сталина, когда во главе союзного правительство встал Г. М. Маленков, бывший рьяным сторонником ограничения прав и полномочий партийного аппарата, вновь возникла реальная угроза потери им абсолютной и бесконтрольной власти. Уже 26 мая и 13 июня 1953 года эта угроза стала реальностью, когда в соответствии со строго секретными Постановлениями Совета Министров СССР вся верхушка партфункционеров лишилась главной своей привилегии — так называемых «конвертов»[511]. По реальной зарплате их поставили на порядок, а то и два ниже всех тех, кто прежде соответствовал им в должностной иерархии, т. е. союзных и республиканских министров и председателей исполкомов всех уровней. Однако на сей раз ответная реакция партаппарата последовала незамедлительно, и уже в августе 1953 года за счет партийной кассы H. С. Хрущев не только восстановил «конверты», но также увеличил их размер и выплатил всю «неустойку» за три летних месяца. Кстати, это обстоятельство и позволило ему столь быстро и легко избраться Первым секретарем ЦК без какой-либо мотивировки воссоздания этого поста и на безальтернативной основе.

Но самым решающим шагом к возвращению партаппарата к полноценной власти стала отставка Г. М. Маленкова с поста главы союзного правительства. А дальше все стало лишь вопросом времени и техники. И этот «звездный час» пришелся на XX съезд, когда на официальном уровне было закреплено особое положение партаппарата как практически единственной и реальной властной структуры, а самой партии — как «руководящей и направляющей силы» всего советского общества. Неслучайно в решениях XX съезда было осуждено «нелепое противопоставление партийно-политической и хозяйственной деятельности», а в партийный Устав внесен ряд изменений, в том числе об увеличении числа секретарей ЦК. Именно в этом, как считают А. В. Пыжиков и Ю. Н. Жуков, и кроется истинный смысл XX съезда. А необходимость скрыть всю эту «перетряску власти», а также отход от политики разрядки и возврат к милитаризации советской экономики и вынудили H. С. Хрущева и Ко отвлечь делегатов съезда от реальных событий и сосредоточить их внимание «на кровавом прошлом» путем зачтения закрытого доклада «О культе личности и его последствиях».

Как известно, в самих прениях по докладам H. С. Хрущева и Н. А. Булганина выступили 85 делегатов съезда, и почти каждый из них, ссылаясь на ленинские принципы, говорил о «коллективном руководстве» и крайней важности его сохранения. Однако вопрос о «культе личности» (в «теоретическом» аспекте) прозвучал всего в нескольких выступлениях, в частности В. М. Молотова, Г. М. Маленкова, А. И. Микояна, Л. М. Кагановича, М. А. Суслова, А. Б. Аристова, А. Д. Даниялова и А. М. Панкратовой. Непосредственно же «культу личности» усопшего вождя, причем без упоминания его имени, уделили внимание только М. А. Суслов и особенно А. И. Микоян, речь которого отличалась наибольшей антисталинской направленностью, поскольку именно он впервые поставил под сомнение теоретические взгляды И. В. Сталина, раскритиковав две его самые известные работы — напрямую «Краткий курс истории ВКП(б)» и опосредованно «Экономические проблемы социализма в СССР».

По мнению ряда историков (А. В. Пыжиков[512]), микояновский «наезд» на сталинское теоретическое наследие был вовсе не случаен. Дело в том, что все хрущевские новации, в том числе в партийно-государственном строительстве, в аграрной сфере и на международной арене, никоим образом не вписывались в «сталинские теоретические каноны». В силу этих причин сохранение имени И. В. Сталина в пантеоне классиков марксизма-ленинизма создавало лично для H. С. Хрущева реальную угрозу того, что с помощью тогдашних теоретических воззрений бывшие сталинские соратники, сохранявшие свое влияние и вес в Президиуме ЦК и в Президиуме Совета Министров СССР, могли без особых усилий доказать теоретическую ущербность любой хрущевской инновации. Неслучайно позднее сам А. И. Микоян особо отмечал, что «идейное значение XX съезда» формировалось путем «пересмотра определенных идеологических установок».