Политэкономия соцреализма

Была здесь проблема и сугубо экономическая: «Если в первые годы строительства московских парков – на неосвоенных территориях и в кратчайшие сроки – оправдывалось временное деревянное строительство, то теперь пора перейти к плановому освоению парковых территорий, к сооружениям капитального типа и высокого художественного качества. Таким путем мы достигнем полноценного паркового ансамбля и сэкономим большие средства, ранее растрачивавшиеся на «архитектурные однодневки»»[988]. Борьба с «однодневками» обернулась сооружением на территории парков невероятного количества «архитектурных сооружений», «благоустраивающих» места «культуры и отдыха трудящихся». Это – «искусственные декоративные сооружения в виде гротов и беседок для укрытия от непогоды, удобные скамейки, гамаки и другая садовая мебель»[989]. Кроме того, «всяческого одобрения заслуживает включение в ансамбль парка архитектурно–скульптурных форм», но эти формы не должны выходить из своей «оформляющей» роли. Выделение из «ансамбля» рассматривается как претензия на самостоятельную роль. «Скульптурные формы» (если это не памятник вождю или культурному герою, именем которого назван парк) на такую роль не только не могут претендовать, но должны быть отчасти незаметны. К примеру, знаменитая «Девушка с веслом» – символ ПКиО, растиражированный едва ли не во всех городах страны, оказывался неподходящим именно на этом основании. «Фигура девушки с веслом (скульптор Шадр), оформляющая один из новых фонтанов парка, не дает цельного образа советской физкультурницы и не свободна от некоторых элементов эротического порядка и излишней стилизованности»[990].

Наконец, «в местах массовых посещений безусловно необходимы значительные сооружения, сложные виды и формы растительности и водных устройств (фонтаны, бассейны, каскады и пр.)»[991]. О последнем (о «водных устройствах») сказать следует особо. Как показал Владимир Паперный, одно из отличий авангардной и советской культур состоит в апелляции к противоположным стихиям: революционная культура апеллирует к огню («сожжем Рафаэля», «на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» и т. д.), тогда как советская – к воде. Культ воды в 1930–е годы он связывает с общим «потеплением», обращением к Востоку (отсюда – такой интерес к тропической растительности, к «курортам Крыма и Кавказа» и т. д.). В этом контексте следует рассматривать и «парковость» 1930–х годов.

Разумеется, Россия мало приспособлена к столь «теплому оформлению» (отсюда – культивация агробиологических мифов Лысенко, садоводческих фантазий Мичурина и идея выращивания цитрусовых за Полярным кругом). Но, как известно, «нет таких крепостей, которых не смогли бы взять большевики». К природе это относится не в последнюю очередь. Природа здесь предстает в виде «погодных условий», с которыми хотя и следует «считаться», но в то же время их нужно «побеждать». Так, вербально, преодолевалась природа в «парковом строительстве». Например, зима: «Героика советской зимы должна найти свое отражение в зимней работе наших ПКиО, а значит, и в их зеленом оформлении… До пролетарской революции с зимой у нас ассоциировались представления о мертвой спячке… Эпоха нашей великой социалистической стройки, грохот машин, бодрые голоса советской молодежи и «молодых стариков» на воде, на земле, над землей разорвали белое безмолвие, положили раз навсегда конец легенде о злой, враждебной зиме. Это новое отношение к зиме должно быть учтено в зеленом строительстве, должно быть широко и полно отражено в зимнем оформлении наших парков и в зимней их работе»[992]. Не то чтобы от этих заклинаний в парках уральских городов привились тропические пальмы, но культурно они уже как бы росли там.